Елена Прудникова - Мост через огненную реку

– …Понимаете, Рене, – говорил Гровер, – эта девочка на самом деле ни в чем не замешана. Она не имеет отношения ни к пожару, ни к убийствам, даже в их мистериях ни разу не участвовала. Наши повивальные бабки осмотрели ее – она девица, это в двадцать-то лет и при современных нравах. Освободить ее мы не можем, а предъявить ей нечего, кроме формального руководства сектой. Вот ведь нашел этот дурак Монтазьен игрушку для дочери!

– А Священному Трибуналу тоже нечего ей предъявить? – спросил Рене.

Полковник хмыкнул и уставился в окно. Гровер усмехнулся.

– Со следователем Священного Трибунала она беседовала сегодня. Капитан Арно выслушал половину лекции о благородных целях их церкви, а на долю монаха пришлось все. Там ведь сидят не дураки. Аристократка, дочь герцога – здесь не избежать открытого процесса. А теперь представьте себе, если такое чудо, ни в чем не замешанное, с вдохновенным лицом и горящими глазами рассказывает на суде о благородстве целей их церкви, которую какие-то мерзавцы использовали для своих темных дел. Как вы думаете, сколько после этого там появится новых членов? Нет, как только монахи узнали, что леди Александра не участвовала в их служениях, они от нее руками и ногами… мол, вы арестовали, вы и возитесь. А нам она тоже не нужна, по тем же причинам, да и просто – жалко ее. Как можно в двадцать лет быть такой наивной? По чистосердечию ее можно сравнить разве что с женихом.

– Да уж, пожалуй, – улыбнулся Рене. – А я думал, второго такого человека, как Тони, на свете не существует.

– Но больше всего меня пугает – это что произойдет, когда Бейсингем узнает, что его невеста в тюрьме. Боюсь, по масштабу разрушений последствия будут сопоставимы с пожаром. И вся надежда только на вас.

– Я-то чем могу помочь?

– Мы переведем ее под домашний арест. Возьмем слово, что она не попытается бежать – девочка слишком горда, чтобы нарушить обещание. Домой мы ее, конечно, отпустить не можем – в доме Монтазьенов еще копаться и копаться. И мы хотим попросить вас принять леди Александру под свою опеку – до возвращения Тони. А там уж как-нибудь все решим. В конце концов, это его невеста, пусть с ней сам и разбирается…

…Не совсем прилично незамужней девушке сидеть в будуаре холостого мужчины, но это оказалась самая уютная комната, а чужих глаз в доме Шантье не было. Гостей маркиз в эти дни не принимал – его попросили не афишировать то, что Сана находится у него в доме. И они нередко проводили вечера здесь, за вином или за чаем.

Сейчас Александра рассматривала картину, висевшую на стене и резко отличавшуюся от прочих. Ее написала рука хотя и небесталанная, но неумелая – по сути, это быта детская мазня на очень романтический сюжет: рыцарь в светлых доспехах, на белом коне, с обнаженным мечом вызывал на бой огнедышащего дракона. Рыцарь был очень молод и чем-то неуловимо знаком, а тварь напоминала ящерицу с крыльями нетопыря.

– Эту картинку Тони нарисовал, когда ему было тринадцать лет, – улыбнулся Рене. – Он тогда бредил драконами. Помню, мой отец очень его обидел, предложив нарисовать тот же сюжет, но без оружия…

– Что же тут обидного? – недоумевала Сана.

– О, с этим связана целая история. Отец все время посмеивался над ним. Он спрашивал, как Тони будет бороться с драконом, имея, например, пушку, или рыцарские доспехи, или отряд тяжелой кавалерии. А однажды спросил, как Тони поступит, если будет без оружия. Он подумал и заявил, что позволит дракону проглотить себя и распорет ему изнутри кинжалом живот…

– А разве кинжал – не оружие? – засмеялась Сана.

– Только не для Тони. Для него кинжал быт, скорее, частью тела. Шпагу он всегда оставлял внизу, а кинжал, как его ни уговаривали, все равно брал с собой, отговариваясь самыми нелепыми доводами. А вдруг разбойник в окно влезет? Я полагаю, совсем без оружия ему было неуютно. И кстати, однажды Тони пустил его в ход. В доме быта крыса, которая по вечерам любила присоединяться к нашему обществу. Матушка ее очень боялась. Однажды крыса опрометчиво вылезла, когда у нас в гостях был Тони, и это оказалось с ее стороны очень большой глупостью. Я даже не предполагал, что кинжал можно метать так быстро и точно. Правда, матушка потом сказала, что уж лучше вечера в обществе крысы, чем наблюдать охоту корнета Бейсингема…

– Он не обиделся?

– Матушка не при нем это сказала, естественно. Тони в тринадцать лет был ужасно обидчив, дулся из-за любой мелочи. Столь же обидчив, сколь и смел…

– По-видимому, смелость он утратил вместе с обидчивостью? – насмешливо прищурилась Сана.

Изо дня в день Рене рассказывал ей о Бейсингеме, и девушка покорно внимала. Ну конечно, маркиз думает, что ей приятно слушать о своем женихе. Все и всегда так думают. Но его рассказы оказались неожиданно интересными. Здесь, в этом доме, был какой-то другой Бейсингем, не тот, которого она знала. Не придворный красавчик и щеголь, раздевавший взглядом каждую попадавшуюся ему на глаза женщину, и не лихо сидевший в седле во главе своего любимого полка генерал. Но смелость… это уже слишком. Она вспомнила дрожащие пальцы, несчастные глаза. «Леди, а кто защитит меня?»

– Вы, должно быть, близко узнали его не в самое лучшее время, – сказал маркиз. – Я тоже видел Тони во дворце зимой, и он показался мне не таким, как всегда. Он сказал, что еще никогда не быт столь опасным другом, и я, подумав, решил, что Тони собирается… как бы это сказать… побороться с драконом изнутри. А у дракона в брюхе все-таки страшновато, согласитесь…

– Что вы имеете в виду? – не поняла Сана.

– То, что он вернулся ко двору и сдался на милость королевы. Тони сделал это, чтобы узнать, что происходит в Тро-гартейне, и дать бой. Конечно, он боялся – после Тейна, после всего. Но сам он сколько раз мне повторял, что ничего не боятся только кретины, и страх еще не повод отменять атаку. Так что не судите по прошлой зиме, леди…

В этом небольшом изящном особнячке все было полно Бейсингемом. Здесь хранились его рисунки, его стихи – как в обычном для генерала стиле, неровные строчки на испещренных кляксами листах, так и аккуратно переписанные маркизом. Стихи, к слову, очень неплохие. Здесь были изящные безделушки, привезенные им из самых разных мест, каждая со своей историей. В гардеробной висела его одежда, в комнате Тони – книги с его пометками, на стене – шпага: мало ли что, вдруг он попадет к другу безоружным? Здесь знали его привычки, здесь его любили – и хозяин, и слуги – и могли говорить о нем бесконечно. Сюда он пришел в ту ночь, когда поднимал мятеж – а ведь Рене прав, трус бы удрал в Ольвию, а не сунулся в Трогартейн, где малейшая ошибка грозила смертью. Если бы Бейсингем еще не быт так красив, Сана могла бы понять, но красота застит глаза, и попробуй разберись, что под ней…