Юлия Горишняя - Слепой боец

Еще «Лось» может попробовать перехватить их не здесь, а в другом месте — авось тут поблизости есть не о п а с н о е место, — ну хорошо, можно представить себе, как это будет: берут они один корабль в работу, а другой в это время всаживает таран «Лосю» в борт, а третий — в борт собственной галере, рассудив, что на ней все их люди уже все одно что мертвецы, а четвертый кружит поблизости на случай, если придется нужда в еще одном таране. Почему мы под Сиалоа-то выкрутились? Потому что поровну было и толчея — они так вертеться не умеют, друг в друга носы свои суют… Именно там, под Сиалоа, «Дубовый Борт» устроил двум галерам встречу лоб в лоб, проскользнув между ними, когда они обе уже на него разохотились, — ну так ведь это же «Дубовый Борт» и это Гэвин… А то — Йиррин.

Если честно посмотреть, все эти рассуждения к тому и сводились — «а то — Йиррин».

Будь на «Лосе» Гэвин, сын Гэвира, все бы бессмысленно надеялись: мол, он что-нибудь придумает; надеялись, может быть, просто по привычке.

После четвертого корабля новые не показывались. Довольно долго.

— Агли, — сказал Пойг, сын Шолта. — Протруби им, что мы видим. Давай.

«На „Лосе" должны знать про эти гармафаны, — думал он. — Все равно с „Лося" их увидят, но пусть уж будут предупреждены».

Агли кивнул и взлетел — одно движение — по лесенке еще дальше вверх, на «боевую корму». Там было его место в бою, возле капитана.

Среди сигналов рога не было таких, чтобы объясняться насчет Неподвижности. Теперь уже не поймешь, к худу или к добру.

— Опасность, — сказал рог. — Север. Вижу стаю. Четыре. — Это было что-то вроде: «С северной стороны четыре опасных корабля».

Потом он помедлил.

— Уходите.

И еще раз — на случай, если с первого раза непонятно, — худое эхо тут, на островах.

«Опасность». «Север». «Вижу стаю». «Четыре». «Уходите».

«Опасность». «Север». «Вижу стаю». «Четыре». «Уходите».

«Уходите».

«Уходите».

«Уходите».

Эхо.

В день, когда уйдет под воду последний клочок Мира, в бурлящей пене вынырнет величайший, бывший прежде всех, Морской Старик Дающий Острова, а рядом с ним всплывет корабль, добытый им с океанского дна, где ждал тот своего часа; и боги взойдут на корабль, Отойи — весельчак Отойи, ставший вдруг серьезным, — возьмет в руки рог, и когда он протрубит отплытие… Голос рога над пустынными волнами будет тогда так же прощален, и ясен, и так же одинок.

В молодости Отойи как-то четыре дня и четыре ночи боролся с Луром. Никто не говорил, чтобы победа в конце концов досталась богу. После этого Солнечноголовый подарил ему «солнечноголового», — первое из растений, какое стали выращивать люди для своих горшков и запасов, — кешкаль-амарант. А еще нельзя не сказать, что люди, когда он был молодым, вовсе не относились к Отойи всерьез. Не стали они относиться к нему всерьез и тогда, когда объявился на свете Гаруга-зверь, мерзкое чудище, четвероногое и черномехое, косолапое, как медведь, и пожирающее людей на их стоянках, приходящее и уходящее, когда захочет; никакое оружие его не брало, ни Вайма — топорик, ни Ориха — дубинка, и даже Киррахакай, вещее копье Анха, оказалось перед ним бессильно, — а убить Гаругу мог только проросток амаранта, вот так… «Куда тебе? — сказали люди. — Ты худого рода, слишком большой любитель плясать и праздничать и валяешь по оврагам чужих женщин. К тому же ты, наверное, плохой охотник или ленивый, если хочешь, чтобы еда приходила к тебе попросту оттого, что ты что-то там бросил в землю, а через два месяца срезал метелки с семенами». Так они сказали, и они были, без сомнения, умные люди, и, после того как Отойи убил Гаругу-зверя, он устроил пир, на котором даже и эти умные люди ели кашу из амаранта и нахваливали. А еще на том пиру Лур-Кешкаль был первым накрачеем в мире, а Отойи — первым в мире рожечником (потому как не мог же Лур и на бубне, и на роге играть одновременно), а сестра Отойи танцевала с трещоткой в руках (теперь танец Тало повторяют каждое лето Урожайные Королевы), так у людей появились инструменты для веселья на праздниках, и для защиты от птиц, разоряющих посевы, и от темных теней, бродящих вокруг селений и бросающих в дрожь…

Вот какой это бог, Отойи. А то — вестник Лура, вестник Лура… У вестников тоже есть собственные умы, и желания, и руки, и собственные подвиги у них тоже есть, так-то вот.

Закончив, Агли повернулся, чтобы посмотреть вниз; глаза — щелки, в левой руке рог, правая — уже на поясе. И — Тьма его забери, если у него не был такой вид, точно он готов отвечать за каждое словечко своего рога перед кем угодно.

«Уходите». За переданные своевольно такие вот приказы, право слово, даже и карать пристало только капитану, — если бы на корабле сейчас был капитан.

Кое-кто говаривал потом, оправдываясь: ну, мол, такой у него был вид, — я так и подумал: «Это Отойи в него вселился, а богам видней».

Все и без того полагали, что пропали, — но голос рога сказал им это вслух.

И вот что этот голос наделал с одним таким человеком по имени Гьюви, сын Отхмера.

Тот повернулся, закинул щит за плечо, разведя руками соседей, прошел к концу носовой палубы и неторопливо слез вниз. Меч он начал вынимать уже на ходу. И даже Инуги, отпустив пленника, шагнул назад, и все расступились, потому что уже все равно, и если у человека одна желчь в душе, и если он считает, что так ему будет немного легче, то кому какая разница?..

Бани Вилийас тоже понял (так ему показалось), но побледнеть как следует не успел, потому что у него была кровь, которая ленилась отхлынуть от лица, а до носовой палубы действительно два шага.

— Они вас не получат, — сказал Гьюви, сделав этот второй шаг.

Кто бы ни пытался сейчас, — колдун Неподвижности, айзро или филгья! — отобрать у них их пленников, их законную, звенящую хелками, собственность, — ничего они не получат. Такая вот разумная оболочка над настоящими чувствами сделала Гьюви чуть ли не уверенным в своей правоте.

Перед ним были оба, выпрямившийся бани и его раб, который вдруг шагнул вперед, — кажется, чуть ли не впервые в жизни он стоял в о з л е, а не з а левым плечом своего господина.

Он действительно был очень хороший раб.

— Простите меня, господин мой, — проговорил он, полуоборачиваясь.

Судьба в образе Гьюви не выбирала — кого первым. Ей было безразлично.

Отрубить голову человеку, стоящему во весь рост, да чтоб меч в позвонках не заклинило, это непросто. Это уже почти щегольство. Рука, и заточка, и выучка, да еще немного удачи. Когда это делает мастер, оно получается с одного раза и почти бесшумно.

Но если на этом корабле не было капитана, то по крайней мере «старший носа» здесь был.