Ирина Ивахненко - Заря над Скаргиаром

Моори больше не мог молчать.

— Лио, что я слышу! — воскликнул он. — Ты хочешь сказать, что мы сможем построить второй Стиалор?! А Лесгалиру ты зря сказал про оптика. Атларин как-то делала одну штучку для ворожбы, и я уверен, что мастера она выбрала самого лучшего. Его зовут Эрфилар, и живет он в Стекольном квартале.

— Неплохо, неплохо… Если Атларин обращалась к этому мастеру, то это уже о чем-то говорит. Это, пожалуй, лучшая рекомендация. Завтра же скажу Лесгалиру, чтобы он не утруждал себя, а то я его, бедного, так запряг этой работой… Я, говорит, завтра занят, и послезавтра занят, и пока я еще наведу справки, а то где их, лучших мастеров, упомнишь… Хорош министр!

— Они, министры, все такие, — пробормотал Моори. — То ли дело ты, Лио. Подумать только — снял чертежи с их Стиалора, чтобы мы смогли сделать свой! Теперь посмотрим, чей Стиалор сильнее!

В глазах Моори зажегся боевой огонь. Он сжал кулак и потряс им в воздухе, вложив в этот жест всю свою воинскую гордость. Но вдруг он заметил, что Аскер смеется — одними глазами, сохраняя серьезное выражение на лице, но — хохочет вовсю.

— Лио, ты чего? — спросил Моори, разжимая кулак.

— Видишь ли… Там была одна деталь… невосполнимая… Такая кристаллическая призма из драгоценного камня размером с твой кулак. Короче говоря, мы можем забыть о том, что у Аргелена когда-то был Стиалор.

Аскер замолчал и откинулся на скамейке, скрестив руки на груди.

— Так что же это выходит? — спросил Моори. — Без этого камня Стиалор — все равно, что груда запчастей?

— Вот именно.

— А когда мы построим свой Стиалор, то он окажется единственным? И тогда не Аргелен, а Эсторея станет задавать тон в Скаргиаре? Лио, да ведь ты — герой! О тебе сложат легенды!

— Вот-вот, если уже не сложили. — Аскер придвинул свое лицо к лицу Моори и взглянул на него горящим взглядом. — Знаешь, Эрл, что меня больше всего поражает? Я совершил не что иное, как кражу, и ты, мой друг, первым говоришь мне, что я — герой! А Фан-Суор? Если бы я взорвал одного аврина, это назвали бы убийством, но я взорвал две трети аргеленской армии, и это назвали подвигом. Где же тот предел, за которым вор и убийца превращается в героя? Где то роковое количество, после которого победителей не судят?

— Лио, перестань! — отмахнулся от него Моори. — Ты должен радоваться, что тебе удаются такие грандиозные дела…

— …аферы…

— …и что ты пользуешься…

— …полнейшей безнаказанностью!

— Лио, я хотел сказать: авторитетом у короля.

— Зато король не пользуется авторитетом у меня! Иногда я не понимаю, зачем вообще в Эсторее король! Он только спит, ест и подписывает бумаги, которые ему подсовывают! Вот, полюбуйся! Всегда ношу при себе на всякий случай.

Аскер вынул из-за пазухи листок бумаги и подал его Моори. Посреди пустого листка, ближе к нижнему краю, красовалась размашистая подпись короля.

— Это только часть моей коллекции, — похвастал Аскер. — Остальное — листов двадцать — лежит у меня в тайнике.

— Он сам тебе их дал? — уставился на Аскера Моори.

— Конечно, нет! Но это делается до смешного просто: выбирается момент, когда он занят, и ему на подпись подсовывается толстая пачка документов якобы самого неотложного характера. Эта пачка раздвигается так, чтобы видна была только та часть листа, где надо поставить подпись. Между нормальными документами засовывается чистый лист, и — готово!

Моори смотрел на Аскера во все глаза. Он бы с радостью не поверил в то, что говорил Аскер, но клочок бумаги в его руках говорил об обратном.

— Это еще что! — задрал голову Аскер. — Однажды я набрался наглости и положил перед ним пять чистых листов, и только шестой, верхний, был с текстом. Ты думаешь, этот лопух что-нибудь заметил?

— Лио, я тебе поражаюсь! — развел руками Моори. — А как ты думаешь употребить эти… бумажки?

— Выпишу себе отпуск недели на две и съезжу к учителю Кено в горы, — пошутил Аскер. А потом уже серьезно добавил:

— Но сначала я построю Стиалор.

Глава 29

Дервиалис проснулся и открыл глаза. Это было сродни пробуждению после тяжелой болезни, когда осознаёшь, что пока ты болел, мир жил своей обычной жизнью, и только тебя в нем не было.

Дервиалис вскочил с постели и подошел к окну. Солнце ярко освещало стену противоположного дома, отражаясь в его окнах. Зеленели деревья, пели птицы, и небо было синее-синее.

«Что со мной было? — подумал Дервиалис. — Я спал, и я проснулся. Сколько же я так проспал? Что я делал в последние дни? Не помню… как странно! А что же я помню?»

Ему показалось очень важным вспомнить последнее из того, что оставалось в его сознании, но мысли путались, скакали в разные стороны и никак не хотели выстраиваться в логическую картину происходящего. Это его разозлило: ведь он, Гильенор Дервиалис, всегда славился своим здравомыслием и крепкой памятью. Но это затруднение только придало ему решимости, и он, приняв за точку отсчета свой приезд из Паорелы в Пилор, с завидным упорством начал выстраивать в ряд события, нанизывая их поочередно одно на другое. Память стала стремительно возвращаться к нему, и в его ряд вне очереди полезли события, происшедшие позже других, но он бесцеремонно отодвигал их на положенное место и продолжал свою работу.

Смесь самых различных чувств захлестнула Дервиалиса. Он заново пережил все, что случилось за последнее время: и торжество, когда завернутое в цепи тело Аскера падало с крепостной стены, и злорадство, когда потухли глаза Моори, опоздавшего всего на миг, и радостное удивление, когда горстка спасшихся воинов привезла весть о гибели Фан-Суор и вражеского войска. Он вспомнил и свое бешенство, когда его пришла арестовывать охрана короля. Тогда он заперся во внутренних покоях и решил дорого продать свою жизнь, за которую тогда никто не дал бы и гроша. Но покупатели нашлись. На следующее утро оцепление с его дома было снято, и сам Аскер, непонятно каким чудом воскресший, сказал ему, что лично просил короля о его помиловании! Что он хотел этим показать? Неужели свое неправдоподобное, невероятное благородство? Такого просто не бывает, и за смерть всегда одна цена — смерть! А эта странная улыбка и его слова: «Я был счастлив оказать вам эту услугу»!

Дервиалис обхватил голову руками и заметался по комнате. Он вынужден был признаться себе, что ничего не помнит дальше и ничего не понимает. Почему он не уехал из Паорелы? Ему что-то помешало, или причиной было его собственное угнетенное состояние? Позвать камердинера, и немедленно!