Юлия Латaынина - Сто полей

Что до местных жителей, то они обходили учебный лагерь варваров из военных поселений в Козьем-Гребне за семь суней, – эти еще хуже чиновников.

Газовая струя увяла. Человек снял темный стеклянный колпак, и под ним открылось молодое простоватое лицо. Парень протер покрасневшие глаза, откинул со лба мокрую прядку и вразвалочку пошел к экзарху. Харсома спросил его, известны ли в храмовой мастерской такие металлы и сплавы, как тот, что он только что резал?

Парень ответил равнодушно и устало:

– Я не видал, а господин Кедмераг, может, и знает. Говорят, он каждую неделю делает новый сплав… Это раньше было – десять первоэлементов, семь способов и два начала, а теперь их больше, чем чачи на свадьбе… Ведь это он ее и убил, – прибавил парень таким же ровным голосом.

– Кого? – не понял в первый миг Харсома.

– Жену мою. Господин Кедмераг позвал ее в услужение. Она спрашивает: «Идти?» А я говорю: «Иди, он же монах», а она возьми и удавись в его доме… Да вы не горюйте, господин чиновник, – сказал парень, заметив искреннее страдание на лице Харсомы. – Меня скоро выпустят. Я господину экзарху жалобу сумел переправить, а у господина экзарха руки до всего доходят.

«Да, – подумал экзарх, – сумел переправить, это уж точно, и господин Кедмераг принужден был давать объяснения, – разумеется, не о своих странных вкусах, а о том, как работает газовый резак».

Мощь храма временами ужасала Харсому. Все остальное – было. Будущие государи использовали и народные восстания, и крестьянские секты, и варваров, и маленьких людей, и теории самовлюбленных болтунов… а пуще всего спасительную жадность, порочность и лживость человека.

Были и храмы, похожие на меняльные конторы, были храмы, где рассуждали о сущем и не-сущем. Но дух Знания и дух Прибыли ненавидели друг друга, и только он, Харсома, на свою беду, сочетал их браком. Он думал лишь приобрести нового союзника, а оказался повивальной бабкой при новом боге. Харсоме было досадно. Государи меняются раз в двадцать лет, династии – раз в двести, а новые боги рождаются раз в тысячелетие.

Двенадцать лет новый бог с его дозволения перекраивал мир, и огонь в горнах стал в два раза горячее, краски на тканях – в три раза дешевле. Но монахи остались монахами. Они блюли новые тайны по-старому, так же, как общинники утаили падение корабля, так же, как утаивает мзду чиновник. Они хранили монополию на знание, стремились к монополии торговой и были союзником столь же опасным, сколь для последнего государя предыдущей династии – отряды варваров-аломов. Харсома знал о храме неприятно мало существенного, – например, храм, получив монополию на чеканку монеты, стал делать фальшивые старые ишевики с примесью платины вместо золота.

Дикий вопль потряс воздух: варвары-аломы, под умелым руководством Лии Тысячи Крючков, наконец сумели распахнуть надрезанный стальной люк.

«Внимание! Пройдите процедуру идентификации личности! Внимание! Пройдите процедуру идентификации личности! До завершения процедуры доступ к управлению кораблем остается закрытым».

Господин экзарх сидел за центральным пультом управления, уставясь в зеленые строчки, бегущие по экрану. Он чувствовал себя, как мелкий чиновник, посланный с обыском к проворовавшемуся хранителю Большой Печати. Хранитель что-то повторял. Грозил? Умолял? Сулил взятку? Обещал все рассказать?

Ничего, он скоро выучит язык звездных сановников.

Аромат сосредоточенного спокойствия поднимался из курильницы, вытесняя потихоньку затхлый металлический запах. Харсома поднял глаза. Золоченый венчик курильницы был как одинокий цветок на залитом водой поле. Приборы были гладки, как кость мертвеца: ни просечки, ни чеканки, ни росписи, ни эмали, – мутноватый белый металл.

– Великий Вей, – сказал экзарх, – какому же богу поклоняются эти люди, если он запрещает им разрисовывать утварь для полетов?

Араван Баршарг почтительно возразил:

– Поспешные суждения часто несправедливы.

Харсома взглянул на аравана, на кудри цвета речного песка и хищный нос алома-полукровки. «Мерзавцы, – подумал он, – мерзавцы. Что они сделали с ойкуменой. Страну разорили, книги сожгли. Добро бы просто завоевали: а то народ упорядочили, как войско, и грабеж возвели в хозяйственный закон».

– Это боги несправедливы, – хрипло сказал Харсома. – Почему у звезд – они, а не мы? Почему мы даже море потеряли?

Араван ничего не ответил, только глядел в зеленоватый омут экрана, где расплывалось отражение экзарха. «Раб, сын рабов, – подумал он, – наследник трона Амаридов… и я пресмыкаюсь перед ним. В Горном Варнарайне каждый сеньор равен королю. Две тысячи лет рабства. Иршахчан в каждой душе. Побежденные, развратившие победителей».

Он осторожно положил перед экзархом две глянцевые картинки: вид города с птичьего полета, каждый город больше столицы.

– Обратите внимание, ваша светлость, – сказал он. – Здесь солнце – желтое, а здесь – зеленое. Тут пальмы, а тут – сугробы… а здания удивительно похожи. Каждый раз, когда в городе меняется государственный строй, в нем меняется и архитектура. Управы становятся крепостями; посереди свободных городов возводят замки владельца; площади для народных собраний превращаются в арены цирков. Все Верхние Города империи похожи друг на друга, и все города, отпавшие от нас, не похожи ни на нас, ни на соседа. Не бывает такого, чтобы государство было разным, а архитектура – одинаковой. Какой же силой должно обладать государство, чтобы под разными звездами одинаково застраивать города!

Экзарх рассеянно отдал картинку, Баршарг еще раз поглядел на нее и швырнул на матовый пол; та порхнула, ремесленник Хандуш с полу на карачках бросился подбирать, залюбовался: дома на полдороге к небу, самодвижущиеся черепахи, а столбы-то, столбы! Небось не через каждый иршахчанов шаг, через каждый человеческий, и глаза на столбах светятся, и предписания! Как в сказке! Окно в окно, стреха в стреху!

Лия Тысяча Крючков проворно шарил за пазухой у матовых приборов. Он привык чувствовать себя как дома в самых необычных местах. Охранник-варвар, опираясь на меч, настороженно следил, как умелые руки вора выуживают из цельной стены ящик, а в ящике – непонятное. В корабле было ужасно мало движимого имущества, но горка непонятного росла и росла, и храмовый ремесленник Хандуш увлеченно в ней копался.

«Дурак! – подумал Лия. – Он бы лучше к разговору начальства прислушался! Он бы, может, хоть сообразил, что варвар-военачальник говорит на отменном вейском и заискивает перед чиновником в потертом кафтане, а чиновник держит себя не по званию!»