Юлия Латaынина - Сто полей

Кто бы мог подумать, сколько вещей, невидимых просто так, можно увидеть через стеклянный глаз Шакуника! И кто бы мог подумать, что, увидев больше звезд, мы не увидели в них ни больше порядка, ни больше смысла…

Господин араван положил жалобу в сафьяновую папку и спешно отправился во дворец к экзарху.

Араван Баршарг прошел темным ночным садом и ступил на порог башенки-беседки. Экзарх Харсома чуть кивнул ему, приглашая сесть. Сам Харсома сидел в глубоком кресле меж узорными столбиками беседки и слушал бумагу, которую читал его молодой секретарь Бариша.

Пламя одинокого светильника перед секретарем прыгало вверх и вниз, и вместе с ним прыгали на столбах золотые лепестки, унизанные стеклянными каплями. Потолок и углы пропадали в терпкой благовонной темноте.

Секретарь читал письмо столичного инспектора, старого учителя экзарха. Экзарх подарил инспектору диковинную черепаху с золоченым панцирем, а тот по скромности переслал подарок в соседнюю провинцию, другу, а письмо сунул под панцирь: как ребенок, право!

Секретарь поглядывал на экзарха: не скажет ли чего. Но лицо экзарха оставалось по ту сторону освещенного пятна. Только видно было, как тонкие, холеные руки покручивают золотое кружево паллава – свободно свисающего через плечо конца ткани. Официальной одежде вейских императоров и членов их рода полагалось быть нешитой.

Правило это вместе с другими припомнил двести лет назад второй государь династии Амаридов, варваров-аломов, завоевавших империю. Он принял освященное двухтысячелетней традицией имя Иршахчана, обновил его законы и запретил аломский язык, одежду и прическу. Тогда же он усыновил чистокровного вейца, будущего государя Меенуна.

Экзарх Харсома тоже не был родным сыном государя. Сын троюродной тетки государя Неевика, он был усыновлен двенадцать лет назад. Прежний наследник, родной сын государя, был признан душевнобольным и отправлен в монастырь, где никто, впрочем, ему не препятствовал бездельничать и развратничать, как прежде.

«В Варнарайне перестали уважать отжившее, – читал секретарь, – но не научились уважать человека. Города полны нищих и воров, а управы кишат взяточниками. Государство отбирает у людей зерно, сосед – землю, а богач – труд. Рынки кишат народом, но торгуют на них не труженики, а нищие, не своим товаром, а своим трудом. Маленький человек остался рабом государства и стал рабом богача. Деньги множатся сторицей, – но не как рис, а как пырей. Праведное богатство человек бережет и приумножает. Деньги любимцев экзарха идут на подкуп, на роскошь и разврат. Их дома на бумаге принадлежат храмам и казне, но их легко узнать – роскошью они не уступают государевым покоям, и у входа в них – тысяча ступеней, как в управе, а от описания мерзостей за их стенами блекнут чернила небесных ведомств.

Каждый шаг экзарха – как смоква: снаружи блестит, а внутри муравьи, и вот несколько примеров:

Когда он стал экзархом Варнарайна вместо бывшего наследника, провинция была разорена прежними чиновниками и опустошена восстанием Небесных Кузнецов. О! Экзарх покарал корыстолюбцев, а вождя восставших привлек на свою сторону и сделал наместником провинции. Двор был изумлен его уступчивостью, народ – покорен его великодушием. И никто не знал, что бывший бунтовщик, а нынешний наместник провинции – шпион и провокатор. Что экзарх Харсома осмелился потопить провинцию на два года в крови – только чтобы доказать от имени народа бездарность бывшего наследника.

К сему, дабы не быть голословным, прилагаю донесения главы бунтовщиков будущему экзарху.

Араваном провинции был назначен молодой чиновник Баршарг, единственный, кто сумел оборонить свой город от восставших. Но экзарх возвысил Баршарга потому, что знал причину его стойкости: пока город оборонялся, епарх города сбывал по удесятеренной цене зерно из государственных закромов.

К сему, дабы не быть голословным, прилагаю отчетные документы зернохранилищ и протоколы допроса двух сообщников Баршарга, которые тогда же были сняты экзархом, дабы иметь Баршарга в своих руках.

Экзарх поручил Баршаргу создать армию. Тот блестяще выполнил приказание, и год назад его войска разбили напавших на империю варваров-аломов. Люди, радеющие о благе государства, радовались этому, хотя и подозревали, что армия экзарху нужна не только против варваров.

Но что это за армия? Это не армия империи! Это армия варваров, – аломов, ласов и вархов, – которые подчиняются Баршаргу не потому, что он чиновник империи, а потому, что он потомок рода Белых Кречетов, некогда завоевавших наш народ! Более того, чтобы потакать преступной привязанности роду, экзарх назначил сына Баршарга помощником отца, вопреки первому из запретов империи, запрещающих сыну служить подле отца.

Но и это не самое страшное: год назад империя не нуждалась в защите! Варвары-ласы явились к нам как друзья. Они просили земель для военных поселений и сами были готовы защищать Варнарайн. Но араван Баршарг и его подчиненные разворовали посланный варварам провиант, и те не выдержали и взбунтовались.

К сему прилагаю, дабы не быть голословным, предшествовавшие восстанию жалобы варваров на факты продажи детей и жен за зерно.

Сотни лет государство боролось с разнузданностью народа, с праздниками Ира, со свальным грехом и храмовой проституцией. А два месяца назад епарх Дукки, господин Стварх, принес в жертву черной Шевере шестимесячного ребенка, чтобы инспектор из столицы остался им доволен…»

Экзарх поднялся и мягко, как кошка, стал ходить по беседке, держась вне освещенного круга. Араван Баршарг поудобней устроился в кресле. Большая полосатая белка скользнула по полу, оттопырила хвост и, цепляясь за вышитые нити кафтана, взобралась на плечо аравана. Тот поднял руку и принялся гладить зверька.

«…Но продажность чиновников – это еще не все. Храм Шакуника правит половиной провинции: везде только и разговоров, что о его колдунах. Кожаные поручительства храма употребляют вместо государственных денег; кожевенные мастерские храма отравляют воду, его известковые печи отравляют воздух, его незаконные заводы разоряют людей.

Я побывал в деревнях, где раньше набивали ткань «шими» и «лух». Тысячи лет люди варили сафлоровый клей и окунали ткань в воск. У каждой семьи был свой узор. Поля отбирались каждые пять лет, а узоры передавались из поколения в поколение, и ни чиновники, ни земледельцы не могли разрушить труда маленьких людей. Теперь ткани из храмовых мастерских разорили ткачей, и храм сделал их своими рабами: чем продажа труда лучше продажи тела? Храм нарушает законы ойкумены и торгует с варварами. Если бы он вез то, что нужно людям! Но его торговцы везут из страны аломов драгоценные камни и меха, кость и морские раковины. А взамен они продают варварам оружие. Оружие, которого не имеет войско страны, потому что в ойкумене нет войска! Ибо господин араван победил взбунтовавшихся ласов не оружием, а храмовым колдовством: варварам померещилось, что скалы рушатся на них. Но с древности известно, как непрочны победы колдунов. Гусиные яйца да буйволиная моча – и наваждение бы исчезло. Двенадцать лет назад Небесные Кузнецы тоже умели колдовать. Рехетта делал воинов из бобов, и лепешки – из рисовой бумаги, а кончилось все разорением провинции…»