Ирина Анненкова - Мой личный чародей

— Ладно, — перебила я словоохотливую Малушу, — я всё поняла, спасибо. Пойду-ка, пройдусь.

— Слав, — укоризненно пропыхтел Радош, который уже и говорил-то с трудом, — ты что? Дар же просил тебя никуда не уходить.

— Не волнуйся, — криво усмехнулась я, накидывая на плечи куртку, — не заблужусь.

За прошедшие семь с половиной лет в Запутье мало что изменилось, что, в общем-то, и неудивительно. Селяне не любят перемен, так что, даже приехав на новое место, они не стали кидаться и переделывать доставшиеся им дома. Конечно, многие из них уже сияли не успевшими потемнеть крылечками и наличниками, изукрашенными на новый лад; кое-где соломенные крыши, обычные на севере Синедолии, были заменены на привычные для южан гонтовые. Ну-ну, зима покажет, стоило ли это делать. Пухлые, плотно уложенные связки соломы, конечно, приходится часто перекладывать, однако тепло они удерживают великолепно.

Судя по всему, дом бывшего старосты Мирона пришелся по вкусу и нынешнему сельскому голове. Длинное, в два света, строение щеголяло дорогой черепичной крышей, а на широком ухоженном дворе было довольно людно. Пригнувшись, я быстро пробежала вдоль забора: в рослом мужчине, держащем под уздцы оседланного коня, я узнала Щапа, одного из дружинников князя Гордяты.

Потускневший и подурневший дом тетушки Всемилы стоял через три двора от старостиного. Вот уж ему никто крышу не менял. И, похоже, что даже не собирался. Под навесом у сарая я не увидала ни единой охапки соломы, ни одной доски, приготовленной к работе. А зря: темные расползающиеся связки явно доживали последние если не дни, то седмицы.

Однако дом не пустовал. Из трубы поднимался дымок, к воротам шла утоптанная дорожка, у крыльца на шестах сохли две обколотые крынки и какая-то ветошь, а по густо заросшему сухим бурьяном огороду уныло бродила одинокая курица. Что ж, думаю, новые хозяева не обидятся, если я хоть одним глазком гляну на то место, где прошли самые счастливые и самые несчастные дни моего детства. Неловко поежившись, я подошла к низенькому плетню и толкнула калитку.

Изнутри двор смотрелся ещё непригляднее. Создавалось такое ощущение, что достаток и порядок ушли отсюда не очень давно, но решительно, и возвращаться не собирались. Вдоль крепкого ещё забора чередовались куча навоза, небрежно прикрытая рогожей, сломанная тележная ось без собственно телеги, горка полусгнившей картофельной ботвы и колода с воткнутым в нее ржавым топором. Дров поблизости, правда, не наблюдалось. Я с неодобрением покачала головой — это надо ж было такой свинарник развести!

Вдруг дощатая дверь со стуком распахнулась.

— Этта чегой-то ты тут делаешь, а? — раздался сиплый голос не успевшего до конца проснуться человека. Ух, ты! Ничего себе нынешние селяне спят! Оно, конечно, грудень в разгаре, полевые и огородные работы давно закончились, однако прежде такого безобразия, чтобы дрыхнуть до полудня, в здешних местах не водилось. — Озоруешь? Ты тут зачем? О-о-ой, так это ж де-е-евка…

Говорящий расплылся в щербатой улыбке, а я застыла, разинув от удивления рот. На неприбранном крыльце стояла и махала мне рукой… тетка Броня, только порядком помолодевшая, заметно опухшая, поросшая редкой клокастой бороденкой и в мужской одежде, состоящей из мятых штанов в полоску, заношенной рубахи навыпуск и разбитых лаптей на босу ногу!

Напрасно я тогда не дослушала Малушу. Оказывается, вот где ещё остались прежние хозяева.

— Ты — Понька? — как можно дружелюбнее спросила я. — Или Донька? — в детстве братья были очень похожи друг на друга, я их, помнится, поначалу даже путала.

— Панисий Пилипыч, моя милая! — приосанилась "тетка Броня" и наставительно добавила: — Пришла в дом — так не невежничай, хозяину уважение окажи, — а затем подозрительно уточнила: — А ты сама-то кто будешь?

Ха! Тоже мне, хозяин нашелся! Хоть бы двор прибрал, не позорился!

— Понь, я Веслава, то есть Славка. Ты меня помнишь? Ну, мы с тетушкой Всемилой здесь ещё до вас жили! Признал?

Глаза парня полезли из орбит. Он неловко переступил назад, словно собираясь ускакать в избу.

— А… э… ы… хто? Какая ещё… С-с-с-славка?!!! Так тебя ж скоро восемь лет как волки в лесу задрали! Ты что же, теперь по мою душу заявилась?!

— Поперхнулись, — отмахнулась я. — А душа твоя мне без надобности. Не бойся, я тут, в Запутье, случайно оказалась, проездом. Дай, думаю, зайду, проведаю. Как тебе удалось мор-то пережить?

Тогда, давно, ни Понька, ни его братец мне особо не докучали — так, щипнут разок-другой. Мальчишки, с утра до ночи занятые своими делами, просто не обращали внимания на безответную, целыми днями шуршащую по дому девчушку, считая ее чем-то вроде рабочей скотины. Впрочем, их мамаша старалась за всю семью.

Понька, часто моргая мутными глазами, осторожно спустился со ступенек.

— А я в Березань ходил. Хотел в ратники поступить, да только меня не взяли. Сказали — войны нет и набора нет (я ухмыльнулась: довольно рослый, но нескладный и рыхлый парень мало походил на известных своей подготовкой и выправкой синедольских воев, пусть даже и не из личной дружины великого князя)! Приходите в другой раз, когда война будет…. А когда она ещё будет, эта война?! — похоже, увалень всерьез переживал, что Синедолия ни с кем не воюет.

— Очень надеюсь, что никогда, — сухо ответила я. — Ну, а дальше что?

— Дальше-то? — Понька звучно поскреб всклокоченный затылок. — Ну, погулял я маленько, Березань поглядел, деревеньки ещё разные. А ну их, думаю, везде всё одно и то же: целый день пашешь, пашешь, к ночи упадешь, а с утра — заново принимайся! Так и дома жить можно, даже и ещё получше! Вот я сюда и вернулся. А дом-то пустой стоит. Ни коровки, ни курочки, ни отца-матери, ни брата. Одни мухи да мыши. Как жить? Кругом чужие люди, пришлые, хваткие, всё добро, какое у соседей оставалось, подчистую расхватали, мне ничего не оставили. Хорошо хоть с нашего подворья ничего не утащили — им Космай сказал, что меня в городе видел, что жив я.

М-да, дружочек, это тебе очень повезло, что народ в Запутье пришел совестливый и до чужого добра, не в пример тебе, совсем не охочий. Люди, как мне рассказывал Дар, занимали вымороченные села по прямому указу великого князя. Могли и не обратить внимания на чьи-то там слова, а пустующий дом прибрать к рукам. Поджав губы, я исподлобья смотрела на Поньку. А тот все больше расходился:

— Так теперь и мыкаюсь. Прежде, когда матушка жива была, всё у нас было в порядке, всего хватало. Матушка завсегда сироток привечала — ну, вроде тебя, — вот они и старались, работали. Мы их, конечно, кормили, не обижали. Крышу над головой давали.