Никому и никогда - Loafer83
Мэй зачерпывает снег и растирает им лицо. Никто не обращает на нее внимания, не видя бледную и дрожащую женщину на скрытной лавке, ее никто не видит. Мэй отгоняет от себя наваждение, хватаясь за обрывки любых мыслей, пока одна песня не занимает все в ней. Она легко вспоминает слова, вспоминает себя, как она пела ее в машине, а еще раньше дома, когда никого не было рядом, когда соседи не могли бы услышать. Мэй тихо напевает, думая о том, что Альфа бы точно поддержала ее, она точно должна знать эту песню, пускай и между ними целое поколение. И Мэй видит рядом Альфу, одетую не по погоде в джинсы и футболку. Как тогда на крыше гаража. Она подпевает Мэй и улыбается, и песня кажется не такой грустной, и выход все-таки есть:
Скоро рассвет, выхода нет, ключ поверни и полетели.
Нужно вписать в чью-то тетрадь, кровью, как в метрополитене:
"Выхода нет", выхода нет!
(Сплин «Выхода нет»).
Последний звук завис в воздухе, осыпавшись на лавке хлопьями снежинок с ветки молчаливого дерева. Рядом сидела Лана в длинном кашемировом пальто и внимательно смотрела на Мэй.
— Ты вспомнила. Я знала, что ты обязательно вспомнишь, — Лана взяла ладони Мэй в свои, и дрожь прошла, стало тепло и хорошо.
— Да, я вспомнила. Ты отдала бабушке эти обереги. Но почему?
— Потому что ты нашла его. Это передается через поколение, и этот дар или проклятие перешло тебе от бабушки. Она ничего тебе не объяснила, как и большинство. Все думают, что молчание и запреты оберегут тех, кого ты любишь больше всего на свете. Не думай, тебя любили, просто страх уродует людей, как уродует и любовь. Ты видишь их, и твое счастье, что они не знают этого.
— Я что-то должна сделать?
— Да — ждать. Ты должна ждать и дождаться. Те, кого ты любишь, будут сильно нуждаться в тебе, поэтому ты должна. Ты и сама знаешь это, не так ли? — Лана усмехнулась, сощурив глаза.
— Знаю, я сама об этом думала. Мне нужен пинок, чтобы меня пинали, когда я опять начну проваливаться.
— А вот и твой пинок, — Лана показала на приближавшегося к ним Сергея. — Если все не испортишь, то, — она загадочно улыбнулась.
— Это я могу, все испортить, — Мэй усмехнулась. — Опыт есть.
— Мне не понять вас, людей. Вы создаете себе столько сложностей там, где все предельно просто. Наверное, так и должно быть.
— Ага, иначе мы поймем слишком много, верно?
Лана ехидно засмеялась и кивнула, нарисовав в воздухе огненный знак. Стало легче дышать, и будто бы они остались одни. Мэй закрыла глаза, а когда открыла, то была дома, на своей кухне, наблюдая за ним, как он варит кофе и строго смотрит на нее.
— Вари-вари, смотри, чтобы не сбежал, — строго, но улыбаясь, сказала Мэй. Сергей облегченно выдохнул и, взяв ее лицо горячими шершавыми ладонями, поцеловал. — Ты не сбежишь?
— И не мечтай.
Аврора сидела за столом и играла с игрушечной тыквой. Ее кабинет, как и все отделение, был украшен летучими мышами, скалящимися черепами, как и положено было на Хэллоуин. Праздновать не разрешалось в открытую, поэтому все украшения делались быстро съемными, охрана заранее предупреждала о контролерах, имевших привычку нагрянуть вечером в воскресенье. Изюминкой среди гирлянд была растяжка из самых страшных рецептов, ужас которых мог прочувствовать только специалист. Аврора побаивалась этих бумажек, не нарочно примеряя на себя назначения. От этой игры моментально немели зубы и кололо в пятках.
Мышей, пауков и черепа вырезали больные, они мастерили себе костюмы, радуясь, как дети. Праздник как праздник, можно и подурачиться, и поиграть, но Аврора и наблюдательные коллеги, не все, конечно же, подмечали и положительный терапевтический эффект от Дня всех святых. В этот день можно было с улыбкой посмотреть на себя, не бояться своего будущего, своей болезни, принимая ее не страшнее жуткой, но вполне дружелюбной летучей мыши или занятого паука.
Она пощелкала тыкву, зажигалка работала легко, жаль в кабинете курить не разрешалось. Мэй она отпустила без вопросов, поймав при выходе. Правда Мэй не заметила ее, как не замечала многое, что происходило вокруг нее. Удивительно, что она потребовала выписку в Хэллоуин. Если бы Аврора была склонна искать тайные смыслы, она бы без труда выстроила логическо-магическую цепь, не требовавшую доказательств, как не требует доказательств любая магия. Костюм она опять не подготовила, в принципе можно было бы раздеться догола и сыграть роль скелета, но что-то человеческое, оставшееся в ней, не позволяло так травмировать коллег и пациентов. Она неплохо смотрелась в халате с огромным шприцем, полным красно-бордовой жидкости. Этот шприц привез бывший пациент специально для нее, помня Хэллоуин в дурдоме. Таким шприцом то ли прививали или кололи скот, то ли впрыскивали сперму, Аврора забыла и не особо хотела вспоминать. Она встала и посмотрелась в зеркало на двери. Да, можно и без грима, бледная, как смерть, смуглая от природы кожа болезненно посветлела, и все же тени не помешают. Занявшись устрашающим мэйкапом, она не сразу услышала вибрацию телефона.
— Алло! — звонко ответила она, не посмотрев, кто звонил. В зеркале хмурилась какая-то нежить со впалыми щеками, скулами, заостренными как у мертвеца, а глаза пропали в черно-серых колодцах. Серая бледность, переходящая в гниющую черноту, Авроре понравилось, мастерство с каждым годом прирастает, самой жутко стало. — Да алло же!
— Кота забери, — прорычали в трубку.
— Кого забрать? Ты кто?
— Забери моего кота, пожалуйста, — вновь прорычали в трубке, но уже тише и, как ей показалось, ласково.
— Черт, Егор? Егор — это ты? Но ты же в коме!
— Это я. Вот такая кома, — он усмехнулся. Как же изменился его голос, и так не особо нежный, но теперь он не говорил, а рычал, как зверь, но не было таких
