Денис Шулепов - Кошмарный принц

Вдруг Егор понял, что, кружась, сбился с пути. Куда же нужно идти? Горе-путешественник осторожно попятился, размахивая руками. Запнулся. Присел. Ладошка оцарапалась острым краем известкового булыжника, пальцы сомкнулись на нём, мальчик вооружился камнем, забыв про нож в форме пистолета. От прежнего направления Егор тильдой крался вправо. Чутьё или взвинченные нервы правили бал? Однако мальчик не терял уверенность — и уверенность эта росла с каждой тягучей минутой — что в темноте он не один. Хозяин сиплого голоса неслышно, но присутствовал здесь. Возможно, рядом и явно не пытаясь составить ребенку компанию одиноких сердец. По правде говоря, подобного компаньона Егору не нужно! И кто сказал, что у хозяина сиплого голоса есть сердце? Кто он вообще такой?

Последний вопрос — риторический: знакомство с подземельным выродком в планы юного путешественника не входило.

Мальчик продолжал пятиться вправо. Глаза вроде должны уже привыкнуть к темноте, но тьма почему-то продолжала оставаться непроницаемой, как ватное одеяло. Егор сильно потер глаза. Резко открыл… и блеклая пелена, рассеиваясь, обрела в детском воображении фигуру гоблина, того подземного урода с сиплым голосом. Мальчик заорал и швырнул вперёд известковый булыжник. Детское воображение уловило приглушенное «ой!» И этого хватило перепуганному насмерть ребёнку. Вот уж действительно: «жим-жим очко!» Егор вскочил на ноги и, махая перед собой руками, вопя, как потерпевший, побежал незнамо куда.

Однако бежать долго не пришлось. Удачно миновав колонны, Егор с разбегу ухнулся в расселину.

Глава 19

Виктор Ильич вдруг интуитивно понял, что история, излагаемая им… вернее, излагаемая кем-то с его помощью на бумаге, подошла к критической точке развития, своего рода кульминации. Смотритель понятия не имел, на самом ли деле история такая короткая и сейчас завязывается начало развязки, или таких переломных пиков планируется не один. Бедный мальчуган вновь по прихоти неведомого рассказчика срывается в пропасть и летит в тартарары. Останется ли он жив и невредим или поломается, как кукла, и в мучениях помрёт? В чём смысл истории Егорки? Виктор Ильич не имел представления.

Часы «Восток» оттикали половину третьего ночи. Виктор Ильич хотел отложить «Waterman»… но стальная ручка не хотела выпадать из скрючившихся (но без болезненных симптомов) пальцев.

«Пресвятая Богородица, пальцы меня не слушаются! У меня что — иммунитет выработался и пресловутое „чудесное исцеление“ больше не…», — не успел додумать смотритель, как пальцы, обретя гибкость, сжали ручку и каллиграфическим почерком со слишком уж правильными округлостями букв вывели на листе предложение.

Глава 20

Чудин белоглазый не ожидал выходки от мальца,

Глава 21

Последняя запятая получилась жирной и совсем не каллиграфичной. Она не заканчивала предложение, но и текст из-под пера смотрителя, пребывающего в здравом уме, а не в «отключке», завершился каракулями.

Виктор Ильич не испытал той чудовищной пульсирующей боли, как тогда, выводя «ВЕРНИ» на листке. Присутствовало лишь сугубо неприятное ирреальное ощущение марионетки, отчего на лице опять выступила липкая испарина.

Каким образом всё-таки писал романы Юрий Клинов? Есть ли что-то схожее с состоянием Виктора Ильича, или смотритель на самом деле всего лишь марионетка?

Задавая вопросы, Виктор Ильич вспомнил об одном деловом письме, адресованном ему Кошмарным Принцем незадолго до гибели. Если он найдет письмо в своих бумагах, то запросто сможет…

Занятый мыслями, Виктор Ильич отъехал на офисном кресле от стола и в секунду, когда взгляд должен переместиться на дверь, боковым зрением усёк движение на столе. Он медленно поднял голову, чуя неладное, и увидел то, чего никак не ожидал увидеть. Не доверяя зрению, Виктор Ильич подкатил к столу. И долго смотрел на явление, боясь что-либо сделать. Сожжённые и исчезнувшие листы, повествующие о Чудине белоглазом, стопкой лежали по правую руку от центра стола. Бумага корява, края обгорелые, текст во многих местах подпорчен, но в целом порядок. И это листы, исписанные им, Виктором Ильичем. Вот уж истина: рукописи не горят! Но по канонам готики… или мистики не должны ли листы быть в первозданном виде? Сказать, что смотритель растерян, значит не сказать ничего. Он продолжал тупо взирать на проклятые три листка, которые, пусть и сожжённые при необычных обстоятельствах, но были сожжены. В голове Виктора Ильича «чудесное» появление ассоциировалось с воскрешением кремированного человека. Он боялся прикоснуться к корявой бумаге, боялся повторной яркой вспышки

зверя

образа разъярённого волка, выпрыгивающего из листов, боялся ещё более пугающей каверзной выходки того, кто вернул обгорелый текст. Он просто боялся. Даже пошевелиться.

Что же получалось: бесовская нечисть решила, что появление Чудина в качестве фигуранта — удачная идея и ничуть не испортит историю?

«Я уже боюсь что-либо понимать», — подумал Виктор Ильич. За пару минут слишком много страхов, а?

Неуверенный в своих действиях, смотритель протянул руку к листам. Так или иначе, их нужно было убирать со стола. Но он не мог пересилить себя, прикоснуться к ним. Ситуация патовая.

— Давай по порядку, — одними губами прошептал Виктор Ильич и медленно убрал от листов занесённую руку. Снова откатился, следя за столом. Встал и бесшумно покинул кабинет-студию. Где-то в подсознании зиждилась надежда, что, вернувшись, он не обнаружит погорелую бумагу, что это — галлюцинация. Ведь он, в конце концов, не прикасался, не осязал листы-подкидыши, так почему им не быть плодом воспаленной фантазии!

Спустившись в квартирку, Виктор Ильич перерыл корреспонденцию, счета, документы, добрался до старых газет с занимательными статьями и только в подшивке журнала «Офицеры» за прошлый год отыскал искомое. Виктор Ильич открыл конверт и выудил письмо. Для пущей ясности подошёл к свету и вгляделся в убористые слова. Конечно же, он помнил почерк Кошмарного Принца: его трудно изменить… «Но легко подделать», — подсказало вредное своей услужливостью подсознание. Виктор Ильич нервозно отмахнулся от неуместной «подсказки». Уж в чём в чём, а в подлинности данного письма нет и толики сомнения. «А мог ли он заставить кого-то написать письмо под диктовку?» — снова подкинуло подсознание.

— Да я же помню его почерк со школы! Что за бред в башку лезет! — психанул смотритель и с остервенением скомкал письмо. Почерк письма не имел даже отдаленного сходства с каллиграфическим почерком с правильными округлостями букв, которым «писал» Виктор Ильич. И сомнение в подлинности почерка в письме против желания и здравого смысла закралось в смятенную последними происшествиями душу смотрителя.