Ник Перумов - Адамант Хенны

— Морской Народ заключает союзы, только когда это выгодно. Потом Огон наложил руку на устье Гватхло… и после этого только глупый или ленивый на моем месте не заключил бы ряд с эльдрингами!

Друзья переглянулись. Гномы выжидательно смотрели на Фолко — обычно он вел подобные разговоры, но на сей раз хоббит чуть заметно покачал головой: давайте сами, у меня есть дело…

Дело у него действительно было. Король Эодрейд наверняка околдован (околдованным, кстати, не возражают!). А коли так, то вопрос: как поведут себя кинжал Отрины и перстень Форве вблизи правителя, если он во власти той самой загадочной Силы, что, пробудившись, вдохнула жизнь в давно уснувшие клинок и кольцо?

Торин солидно прокашлялся и начал долгую, обстоятельную беседу с королем о том, сколько надо набрать мечей, каков предел «верной платы» (морские дружины требовали в случае неудачи похода выплаты некоего вознаграждения для покрытия их издержек и в утешение за невзятую добычу), кого, кроме Фарнака, поименно хотел бы увидеть король в числе союзников, каким временем располагает он со спутниками и нет ли у повелителя верных людей в Умбаре на случай неожиданных осложнений…

Эодрейд отвечал, но Фолко почти не слышал слов короля. Хоббит давным-давно забросил то, что гномы порою уважительно именовали «магией».

Но вот сейчас он, как в далекие дни войны с Олмером, пытался мысленным взором проникнуть в самую душу Эодрейда, понять, что подвигло умного и справедливого короля на столь странное, жестокое, совершенно ему несвойственное решение. Что? Или кто? Все эти десять лет Фолко не забывал о том, что Храудун — он же Саруман — жив-живехонек и до сих пор таится где-то в восточных пределах; кто знает этого отца лжи, уж не взялся ли он за старое? Фолко помнил, как мастерски ссорил друг с другом соседние деревни старый странник Храудун в последние годы истинного Арнорского королевства…

Пальцы правой руки хоббита лежали на теплой рукояти кинжала. Левую он положил на стол так, чтобы камень в перстне эльфийского принца был одновременно направлен и на Эодрейда, и виден ему, Фолко. Хоббит впился взглядом в лицо короля, приводя себя к полному внутреннему молчанию. Серая мгла затопляла сознание; мало-помалу начал гаснуть и окружающий мир.

Хоббит более не чувствовал собственного тела; казалось, он парит в неведомом призрачном океане, где, кроме него, остался только один живой человек — король Эодрейд. Внезапно прямо перед хоббитом появилось сияющее, огненно-алое существо — он с трудом узнал того самого мотылька, что мирно трепетал крылышками в такт дыханию Фолко, укрытый в глубинах синего кристалла.

Откуда-то из-за спины Эодрейда лучился яркий, обжигающий глаза свет. И не просто лучился — он пронзал короля насквозь, бился огненными сполохами в его сознании, наполняя силой и ненавистью к врагам. И туда, к этому свету, стремглав мчался также и крылатый дар принца Форве. Хоббиту чудилось: он, Фолко, тоже взмывает в поднебесье вслед за чудесной бабочкой. Серая мгла чуть расступилась, мелькнули изломы коричневых гор, сверкающие ледяные короны на вершинах, полоса лесистых всхолмий и, наконец, — беспредельность моря. Откуда-то из-за горизонта, из тех краев, где солнце стоит прямо над головой, струился этот свет… Мотылек купался в его лучах, и вдруг — легкие крылья окаймил огонь, стремительное пламя пробежалось по телу летучего создания, обращая его в невесомый пепел… И в тот же миг навстречу Фолко рванулась земля.

Он пришел в себя от льющейся сверху ледяной воды. Увидел полные тревоги лица гномов и Эодрейда и привстал.

Оказалось, что он свалился со стула, да так неудачно, что в кровь разбил лоб. Удар о каменный пол был настолько силен, что хоббит впал в забытье. Но… что же он только что видел? Взгляд хоббита первым делом упал на перстень — там все оставалось по-прежнему, огненный мотылек плавно взмахивал крыльями, целыми и невредимыми…

— Прошу простить меня, м-мой повелитель, — выдавил из себя хоббит.

— А разве что-то случилось? — невозмутимо произнес Эодрейд. — Так на чем мы остановились, почтенный Торин?

Правитель действовал согласно светскому кодексу Рохана — не замечать, если кто-то попал в смешное или нелепое положение.

Фолко поднялся, стирая с лица воду. Щеки его пылали от стыда. Не чуя под собой ног, он кое-как уселся на свое место.

И все-таки, что же ему предстало? Едва ли это можно приписать удару головой об пол. Странный свет, бьющий в спину Эодрейду…

И это видение… Путь на неведомый Юг — туда, к Умбару и Хараду…

Значит ли это, что Фолко и гномам предстоит теперь дорога на полуденные рубежи Средиземья? Первое странствие было на Восток; теперь, выходит, нужно идти на Юг? Но можно ли верить всему явленному? Ох, нет, лучше уж поверить, а то прошлый раз все сомневались и сомневались…

Вопросов, однако, оставалось куда больше, чем ответов. Откуда взялся загадочный свет? Почему он действует на Эодрейда и не действует, скажем, на него, Фолко? Кто знает… А сил, чтобы разобраться во всем, не хватает.

Как помогли бы сейчас эльфы!.. Но их нет, и, значит, придется рассчитывать только на себя.

— Не могу сказать, что это дело мне по сердцу, — угрюмо говорил тем временем Торин. — В случае неудачи поход поставит Рохан на грань гибели. Нужно ли доказывать это? С Исенской Дуги ушла живой половина войска. И тогда оно, это войско, было в десять раз больше того, что мы можем выставить сейчас. В Весеннем Походе участвовало тридцать тысяч всадников, а теперь? Десять едва наскребем…

Эодрейд кивнул:

— Ты прав. Победы стоили нам недешево… Но рассуди сам — почему мы выводим в поле только десять тысяч вместо тридцати? Да потому, что большинство выживших в Исенской Битве были ветеранами. Десять лет не прошли даром. Бойцы постарели. В поле их уже не выведешь. Но они еще могут — и ой как могут! — сражаться на стенах крепостей. А наши горные убежища себя оправдали. Ведь ховрарам так и не удалось взять ни одно из них!

— Но если полевая армия погибнет — кто придет на помощь осажденным? — упрямо гнул свое Торин. — Ведь мы же считали, что шесть тысяч можем отправить в бой, только шесть тысяч! Три тысячи придется оставить на Востоке. Одну — заслоном на Исене. Иначе никак.

— Я готов рискнуть и не оставлять на Андуине ни одного копья, — решительно заявил Эодрейд. — Дома легко восстановить. Добро легко вывезти.

А войско, ты прав, должно вернуться. Будет войско — и остальное появится.

— Едва ли это понравится людям… — проворчал Торин. — Только-только одна война закончилась…

— Но ведь мы не завтра же выступаем, — возразил Эодрейд. — Армия останется в Хорнбурге. Я буду ждать вашего возвращения, потому что без Морского Народа справиться с врагами куда как нелегко.