Джин Фелден - Безграничная любовь

Джин Фелден

Безграничная любовь

ДЖИНКС

Июнь 1884

«В последнее время он такой обидчивый», — подумала Джинкс.

Иногда ей хотелось сказать ему, чтобы он убирался — он ведь может найти кого-то еще, кто будет позировать ему! Джинкс рискнула взглянуть на него, и глаза ее расширились от негодования, когда она увидела, что он отложил свою палитру и кисть и пристально смотрит в сторону долины.

— Если ты уже покончил на сегодня с живописью, Райль Толмэн, то по крайней мере мог бы мне об этом сказать, — взорвалась она. — Ты никогда не думал, что от позирования я могу и устать?

Он рассмеялся, но когда посмотрел на нее, она увидела, что глаза его туманны, как и небо.

— Извини, — сказал он, подняв кисть и тряпку, — может быть, нам стоит вернуться?

— Вернуться? — переспросила она. — Ты тащишь меня почти на самую вершину горы, в то время как нам полагается дома учить французские глаголы, и вот теперь, порисовав всего лишь час, хочешь спуститься вниз?

Он не ответил. Джинкс подпрыгнула, расправив юбку. О, какой простой была ее жизнь до того, как в этом году она неожиданно для себя не стала размениваться во всех направлениях. «Взрослеешь», — сказала ей мама.

Джинкс не возражала бы против взросления, если б только при этом можно было обойтись без тюрнюров, шиньонов и кружевных жабо.

— Подожди, я помогу тебе, — Райль подал ей руку.

— Оставь меня в покое, — проворчала она, — знаешь, я ведь не разобьюсь.

Это был еще один ненавистный ей атрибут взросления. Мальчишки обращались с ней теперь по-другому — даже Райль, ее собственный брат.

— Что с тобой происходит в последнее время? — требовательно спросила она. — Ты обращаешься со мной, как с фарфоровой чашкой, которую боишься разбить.

— Я обращаюсь с тобой абсолютно так же, как и раньше, — сказал он, укладывая краски.

Она взглянула ему через плечо и поразилась тому, как он ее изобразил: томные зеленые глаза, растрепанные рыжие волосы и полные красные губы.

— Разрази меня гром, — задохнулась она, использовав любимое мамино выражение. — Ведь я совсем не такая, какой ты меня нарисовал!

Райль схватился за холст:

— Это называется художественное видение.

Он отвернулся, но она увидела, как покраснели его уши, и почувствовала себя виноватой. Ей нравилось дразнить другого брата, Карра, и смотреть, как он надувается, словно индюк, но видеть расстроенным Райля она не любила.

— Ну что, готова идти?

— Пожалуй.

Он все еще не смотрел на нее, светлые его волосы густой челкой падали на лоб. «Райль такой красивый», — подумала Джинкс. Сейчас, когда она оправилась от шока, вызванного тем, что он изобразил ее совершенно взрослой, она почувствовала себя даже польщенной. Джинкс наблюдала, как он сворачивает мольберт и убирает холст.

Когда они стали спускаться по крутой горной тропке, Райль взял ее за руку, и на этот раз она не возразила. Справа от них, через реку, находился приграничный город Глэд Хэнд, Орегон. Он лежал между двумя горными грядами, там, где Гремучая река впадала в прозрачнейшее озеро.

— Необыкновенно красиво, правда?

— Река?

— Ну, река тоже, но я имел в виду Хэрроугейт.

О, прямо под ними стоял дом — отсюда он смотрелся совершенно чудесно. Он стоял на бугре, зеленые террасы и цветущие кусты волнами красок сбегали к воде. Конические крыши четырех серых каменных башен дома в средневековом величии уходили к небу. Одна башня образовывала огромное окно в гостиной, которое выходило на озеро, и еще одна окаймляла винтовую лестницу главного холла. Башни-близнецы смотрели на реку, быстро текущую на запад между шершавых скал, вспененные ее воды спешили к устью, к Тихому океану. Пока Джинкс смотрела на все это, в ворота имения въехала карета, из нее вышел один из маминых пациентов. Так как доктор Джо была женщиной, к ней как к врачу все еще относились с подозрением, но на много миль вокруг она была единственным эскулапом, поэтому приемная ее всегда была полна…

— Ну что, разве не прекрасно? — снова спросил Райль.

— Да, пожалуй, да, просто я никогда не задумывалась над этим.

— Джинкс, как ты думаешь, что скажет отец, если услышит, что я не хочу посвящать себя семейному бизнесу?

— Не думаю, что это ему очень понравится. Он рассчитывает на то, что когда-нибудь ты сможешь заменить его.

— Но так не должно быть, ведь Карр — старший.

— Карр? — Джинкс свистнула. — Не думаю, чтобы отец хотел передать дело ему.

— Но ведь по логике вещей он должен, особенно если принять во внимание, что я на самом деле не Хэрроу.

— А если и так. — Она сорвала травинку и бессознательно стала крутить стебель между пальцами. — А что ты будешь делать, если не войдешь в лесопромышленный бизнес отца?

— Учиться живописи.

— И тебе придется уехать, чтобы учиться живописи?

— Всего на год или на два. Но было бы куда хуже, если б я вошел в семейный бизнес. Я бы почти все время отсутствовал, как отец. Чего я больше всего на свете хочу, Джинкс, так это учиться искусству, а потом вернуться и жить здесь, в Хэрроугейте, и заниматься живописью. — Он запнулся. — С тобой… и со всеми остальными.

— Но тебе совсем не нужно уезжать куда-то, чтобы учиться живописи, Райль. Ты ведь уже сейчас замечательный художник.

— Отец думает, что живопись — для неженок. Но ты не должна меня жалеть, — сказал он с неожиданной злостью.

Она остановилась и пристально на него посмотрела.

— Почему ты сердишься на меня? Что я сделала плохого?

— Ничего. Просто я… Просто я не хочу быть лесопромышленником, как отец и как хочет Карр! Между прочим, ему уже шестнадцать! Ума не приложу, почему отец не хотел его взять в дело еще пару лет назад.

«Но мне-то понятно, почему», — подумала Джинкс.

Когда Джинкс и Райль пришли домой, вся семья уже собралась в хэрроугейтском холле, ожидая, что отец присоединится к ним, чтобы вместе поужинать. Все оживленно обсуждали что-то.

— Ваши двоюродные братья приедут навестить нас, — сказала мама, легкая улыбка светилась в ее карих глазах. У Джо Хэрроу были волевое лицо и ярко-рыжие волосы, которые она унаследовала от своих ирландских предков. Киф, младший из детей Хэрроу, радостно прыгал в предвкушении этого визита.

— Завтра они приедут! — объявил он. Эдит сняла невидимую ниточку с лифа и расправила юбку.

— Я очень надеюсь на то, что они уже научились вести себя как следует.

«Ну и ну!» — подумала Джинкс. Эдит было только двенадцать, но мама говорила, что через пару лет она сделает какого-то мужчину счастливым обладателем милой женушки, и Джинкс, которой ничего не стоило вырвать страницу из книги младшей сестры, решила, что если для того, чтобы стать хорошей женой, надо быть такой, как Эдит, то пусть уж лучше она останется старой девой.