Марица. Исток - Александра Европейцева
— А разве… сильная принцесса… не может быть настоящей принцессой? — спрашиваю я тихо. Он задумывается, его пальцы теребят край моего пледа. Котёнок, забытый на ковре, увлечённо нападает на собственную тень.
— Не знаю, — честно признаётся он. — Мама читает мне другие сказки. Там принцессы плачут в башнях и ждут.
— Мир… бывает разным, мой мальчик, — говорю я, и голос окончательно садится до шёпота. Веки наливаются свинцом. — И принцессы… тоже. Самые лучшие из них… это те, кто не ждёт. А кто… защищает свою башню сам. И своё королевство… тоже… Дверь в гостиную бесшумно отворилась, пропуская внутрь высокую, прямую фигуру. Демитр. Мой Демитр. Даже теперь, когда седина давно посеребрила его виски, а годы нанесли на лицо сеть морщин, он всё ещё ходил с той же лёгкой, беззвучной поступью дракона. Плечи расправлены, спина прямая — маршал в отставке. Взгляд его синих глаз скользнул по комнате, задержался на мне, смягчившись на мгновение, а затем перешёл на правнука. — Эрм, — голос его сохранил ту самую, знакомую до слёз, повелительную нотку. — Твой учитель фехтования ждёт. Уже четверть часа. Нехорошо заставлять наставника томиться в ожидании. Мальчик скривился, надув губки, всем видом показывая, что котёнок и бабушкины сказки куда увлекательнее, чем какие-то там скучные уроки.
— Но, прадедушка…
— Никаких «но», — мягко, но не допуская возражений, парировал Демитр. Он подошёл ближе, и я уловила знакомый, терпкий запах кожи, конской сбруи и чего-то неуловимо драконьего, что всегда витало вокруг него. — Дисциплина, юный лорд. Она начинается с малого. Я собрала остатки сил и сделала то, что делала всю нашу совместную жизнь — поддержала его. Мой голос прозвучал тихо, но твёрдо, с той самой сталью, которую не смогли вытравить даже годы и болезнь.
— Слушайся прадеда, Эрм. Учиться — очень, очень важно. Поверь старой женщине. — Я сделала паузу, ловя воздух. — Однажды эти знания… помогут тебе спасти твою принцессу. Или, — я чуть заметно улыбнулась, глядя в его большие, мои собственные глаза, — помогут ей спасти тебя. Мальчик вздохнул, всем видом показывая всю тяжесть бремени, возложенного на его юные плечи. Он нехотя сполз с дивана, кинул последний, полный тоски взгляд на котёнка и, понурив голову, поплёлся к двери.
— Да, прабабушка. Да, прадедушка.
Демитр проводил его взглядом, и лишь когда дверь закрылась, его строгая маска растаяла. Он повернулся ко мне, и в его взгляде читалась бездна нежности, тревоги и той неизменной, вечной любви, что горела между нами все эти долгие годы. Он подошёл к дивану и опустился рядом, его большая, иссечённая шрамами рука легла поверх моей, хрупкой и прозрачной. — Опять мучаешься, моя ненаглядная? — прошептал он, и его палец нежно провёл по моей щеке. Я прикрыла глаза, чувствуя, как его прикосновение отгоняет ледяной озноб, хоть и ненадолго. — Просто устала. Насморк замучил. Нос плохо дышит, от этого болит голова. — Давай, если завтра тебе станет лучше, мы выйдем в сад. Погода замечательная, не смотря на то, что дорожки припорошило снегом. В этом году он рано. — Давай.
Он не знал, что завтра он пойдет в сад один. Что сядет на нашу любимую каменную скамью под голой яблоней, опустит голову на сложенные на коленях руки и будет рыдать. Горько, безутешно, как не плакал даже после гибели Валериана. Разрывающими душу, сухими, старческими рыданиями, от которых будет содрогаться все его могучее тело. Он не знал, но я-то знала. Видела в своих коротких, отрывочных видениях. Я видела, как он ловит каждый мой вздох, как в его глазах вспыхивает животный ужас, что этот вздох может стать последним. Мы прожили вместе без малого сто семьдесят лет. Сто семьдесят лет счастья, ссор, примирений, потерь и обретений. Я перешагнула двухсотлетний рубеж, и время, наконец, взяло свое. Он боялся. Боялся так, как не боялся ни Иллюзиона, ни боли, ни смерти. Он боялся остаться один. Снова. И на этот раз — навсегда.
И я молчала. Молчала о том, что вижу сквозь опущенные ресницы не только его, не только заснеженный сад за окном. Я вижу их. Всех.
Маму Веранию, ушедшую тихо, во сне, с улыбкой, глядя на портрет отца. Маму Лисарию, встретившую свою смерть с такой же кроткой мудростью, с какой прожила жизнь. Папу Ледарса, до последнего вздоха не отошедшего от дел. Самого Истера и его Джелару, угасших в один год, не сумев прожить и дня друг без друга. Их сына Гербина, оставившего корону своему сыну и упокоившегося рядом с родителями.
Я вижу Сервину и Шалоса, скончавшегося через год после нее, сломленного горем. Гондеру и Турала, Серана и Клавину, Хестала, Паргуса, Нароса и их жен, Вира и Хеллу, Силу… Всех, кого мы пережили. Чьи уходы оставили на наших сердцах шрамы, которые уже никогда не затянутся.
Я вижу родителей Демитра — маршала Феста и леди Элину, нашедших покой рядом с
