Марица. Исток - Александра Европейцева
В нашем доме было тихо и пусто. Дети были у матери Демитра. Мы остались одни в тёплой гостиной, залитой лунным светом.
— Наконец-то, — выдохнул Демитр, срывая с меня накидку и прижимая к себе. — Я думал, сойду с ума от этого цирка.
— Цирк был необходим, — прошептала я, уткнувшись лицом в его шею, вдыхая знакомый запах кожи, кожи и чего-то неуловимо драконьего. — Отец должен был заплатить за свою несправедливость.
Он рассмеялся, низко и грудью, и его смех отозвался приятной вибрацией в моём теле. — Ты — единственное существо во всём королевстве, кто может заставить короля искупать вину в пивной. Я бесконечно тобой горжусь.
Он поднял меня на руки, как перышко, и понёс по лестнице, в спальню, где нас не ждали ни придворные интриги, ни требования протокола, ни чьи-либо обиды. Только мы, тишина и обещание долгой, счастливой ночи, где мы могли быть просто Марицей и Демитром. Мужчиной и женщиной, которые, преодолев апокалипсис, ссоры и королевский гнев, наконец-то могли насладиться миром и друг другом.
Последняя глава
В висках стучит, назойливо и мерно, будто молоточком по наковальне. По спине бегут противные мурашки — то ледяные, то обжигающие. Лекари думают, что я простыла и воркуют о покое и чаях, но от их снадобий лишь горько во рту и тяжело в теле. Хочется закрыть глаза и провалиться в тишину, но не получается.
У ног зашевелилось. Приоткрываю веки — сквозь дымку слабости вижу моего правнука. Маленький лорд Эрм Янг, сидит на корточках перед серым комочком — новым котенком. Драконья кровь в нем еще дремлет, а пока он весь — просто ребенок. — Прабабушка, смотри! — его шепот кажется мне оглушительным в этой давящей тишине. Чувствую, как бархат подола платья натягивается — это он тянет меня за край, стараясь привлечь внимание. — Смотри, что Тучка умеет!
С трудом поворачиваю голову. Котенок, важный и сосредоточенный, вылизывает лапку. — Видишь? — в его голосе торжество первооткрывателя. — Он моет лапку! Как настоящий большой кот!
Пытаюсь улыбнуться, но губы не слушаются. Это так трогательно и так знакомо… Словно переносишься назад, на десятилетия. Мой Киваль, впервые выпустивший струйку дыма. Аэлиан, с восторгом гоняющий по саду щенка. Валериан... Та же серьезность, то же восхищение перед чудом жизни.
— Очень… искусно, — хриплю я, и горло тут же сжимается от нового спазма. Но он уже нашел новую забаву. Его палец тычется в кончик кошачьего хвоста, тот дергается, и котенок с глупым удивлением оглядывается на свое же достояние. — И хвостом играет! — он поднимает на меня сияющие глаза. Его глаза… мои глаза. — Он самый умный котенок на свете!
Внезапная волна холода заставляет меня содрогнуться всем телом. Я натягиваю на колени плед, но он не помогает. Внутри все леденеет и каменеет. Смотрю на этого счастливого, розовощекого мальчишку, на глупого котенка, на солнечную пыль в воздухе — и чувствую себя за стеклом. Отделенной. Чужой.
— Ба, расскажи сказку! — Эрм садится рядом на диван и прижимается ко мне. Я закрываю глаза, и сквозь туман слабости пробиваются обрывки воспоминаний. Не сказки. Никогда не сказки.
— Жила-была… — голос мой — скрип старого дерева, — …одна девушка. Она не знала, что она — принцесса. Думала, что она… просто маг. И однажды… она спасла из плена дракона. Сильного, гордого, раненого дракона. Он был в цепях, его хотели сломать. Но она… она не испугалась. Освободила его. И… он в неё влюбился. А она — в него. — А потом? — шепчет мальчик.
— А потом… пришли злые маги. Очень сильные. Они узнали, что у принцессы есть особый дар и попытались её убить. А дракон… он был вынужден уйти. На долгих пять лет. — Почему он ушёл? — в голосе Эрма — недоумение и упрёк. — Он же должен был сражаться рядом с ней!
— Иногда… уйти — это и есть самый трудный бой, — выдыхаю я. Пять лет пустоты. Пять лет молчания. — Но он вернулся. Когда опасность стала угрожать не только ей, но и всему королевству. Он вернулся и встал рядом с ней. Плечом к плечу. И вместе они победили злых магов. И… он остался с ней. Навсегда.
Я замолкаю, истощённая этим рассказом, этим путешествием в прошлое, которое отнимает очень много сил.
Эрм хмурится, его брови сдвигаются. Он обдумывает услышанное. — Но… это неправильно, — заявляет он наконец, с детской, неоспоримой
