Гай Кей - Поднебесная

Кольцо с изумрудом, думает она. От императора. Возможно, с его собственной руки. В этом есть своя утонченность. Мир — это исключительно странное место, думает она. А затем вспоминает, неизвестно почему, о своем потерянном доме на западе…

Цинь увидел, как мужчина и его телохранители перелезли через стену. Изнутри труднее подняться на стену и выбраться на улицу: человека необходимо подсадить на стену, а идущий последним должен быть исключительно искусным скалолазом. Последней была женщина. Цинь увидел, что она легко справилась с задачей.

Этот человек казался рассеянным, он даже не знал, в каком направлении идти. Каньлиньские телохранители увели его, ушли и те двое, которые ждали здесь, на улице. Этот мужчина — явно какой-то аристократ, хотя он и не был одет, как аристократ, — задержался на несколько секунд, чтобы дать Циню еще две серебряные монеты. Теперь их было четыре, и это больше денег, чем кто-либо давал ему здесь.

Он увидел, что последняя каньлиньская телохранительница догнала мужчину и отвела его в сторону. Увидел, как они разговаривают, увидел, как она передала ему что-то маленькое. Они пошли дальше, в глубину квартала, и пропали из виду в конце улицы.

Цинь ухитрился встать на ноги и отвесить то, что у него называлось поклоном, когда ему давали деньги, но он не был уверен, что тот мужчина это заметил. Он снова сел, глядя на четыре монеты. Серебро! Налетел ветер, подняв пыль. Цинь думал о личи, и когда они появятся на базаре. Потом перестал об этом думать, потому что из сада полилась музыка. Звуки пипы слабо доносились до него, потому что играющая находилась далеко от того места, где несчастный калека сидел у стены в своей маленькой хижине, которую она приказала построить для него.

И все же она играла для него! Цинь знал, что для него. Музыка, более драгоценная, чем любые монеты, которые могли ему дать. В дрожании струн он слышал печаль, сладкую и медленную, и думал о том, как прекрасная женщина из своей защищенной, легкой жизни в роскоши и могуществе в весеннюю ночь жалела его за то, что с ним сделали.

Цинь слушал, целиком отдавшись любви. Он представлял себе, что даже звезды замерли и слушают над туманом и огнями Синаня. В конце концов музыка смолкла и ночная улица стала тихой. Где-то вдали залаяла собака…

Глава 20

Как Мешаг ей и обещал, они видят катайскую крепость до восхода солнца. Даже ночью и издалека она выглядит внушительно.

Это еще один тревожный момент для Ли-Мэй, среди многих: смотреть под звездами на то, что построили здесь ее собственные соплеменники, на это тяжелое, вызывающее строение среди травы. Нечто прочное, с высокими стенами. Утверждение постоянства в мире, где присутствие человечества — временное явление, где оно легонько лежит на поверхности земли. И все носит с собой, куда бы ни двигалось.

В чем его значение: в желании провозгласить это постоянство? Не лучше ли и не мудрее ли — новая для нее мысль — быть народом, который понимает, что постоянства не существует?

Кажется, думает она, глядя на крепость, построенную ее народом, будто какой-то гигантский небесный чиновник взял свою печать для документов, — печать знаменующая, что документ им прочитан, — но уронил ее в траву, да там и оставил.

Есть что-то настолько необычное, настолько инородное в обнесенной стенами крепости среди травы, что ускользает нечто важное.

Мешаг это замечает. Он бормочет что-то рядом с ней, самому себе, на своем языке, а потом произносит более четко:

— Она пустая.

Ли-Мэй бросает на него быстрый взгляд.

— Откуда ты знаешь?

— Нет факелов. Никого нет на стенах. Пастбища, там должны ночью дежурить сторожа, охранять лошадей. Что-то случилось. — Он пристально смотрит вперед. Они стоят на возвышении, крепость лежит в неглубокой долине.

Мешаг издает какой-то звук, обращаясь к своему коню.

— Поехали, — говорит он девушке. — Я должен посмотреть. — Со страхом, ненавидя этот страх, Ли-Мэй следует за ним вниз.

Крепость еще больше, чем ей казалось, и значит — дальше. Небо уже начинает сереть, когда они наконец подъезжают к ней. Ли-Мэй смотрит налево и направо, и теперь она видит их волков.

Вблизи она замечает странность крепости — то, что Мешаг сразу же понял. Здесь нет ни души. Ни на стенах, ни над воротами, в квадратных угловых башнях. Это пустое строение. Безжизненное. Она вздрагивает.

Мешаг спешивается. Идет к огороженному пастбищу перед ними. Подходит к воротам, створка которых висит, открытая, не запертая на щеколду. Она скрипит на ветру, периодически ударяясь о столб. Пронзительный звук. Ли-Мэй видит, как он опускается на колени, потом проходит немного на юг и снова опускается на колени. Встает и смотрит в том направлении.

Мешаг поворачивается и идет к главным воротам крепости. Они довольно далеко, и Ли-Мэй теряет его из виду на фоне высоких стен, в темноте за пастбищем. Она сидит на своей лошади, рядом с волками, и чувствует, как страх пронизывает ее, подобно ветру.

Через долгое время она видит, что Мешаг возвращается своей размашистой, скованной походкой. Снова садится на коня. Выражение его лица всегда нелегко прочесть, но ей кажется, что сейчас она видит на нем озабоченность. Впервые.

— Когда они ушли? — спрашивает Ли-Мэй. Она понимает, что именно это он пытался узнать.

— Всего два дня назад, — отвечает ее спутник. — К Стене. Я не знаю почему. Теперь нам нужно ехать быстро.

Они едут быстро. Галопом скачут вверх, из долины, вдоль южной гряды. Вот-вот взойдет солнце. И в этот момент их атакуют.

В степи это время называют «часом разбойника», хотя Ли-Мэй не может знать об этом. Нападения под покровом темноты становятся беспорядочными, хаотичными, случайными. Дневной свет лишает нападение неожиданности. Рассвет и сумерки — лучшее время для любой охоты.

Ли-Мэй способна лишь по частям составить картину событий, и то лишь после. Нападение запомнилось ей, как отдельные картинки, образы, оборвавшиеся крики, ржание коней.

Она оказалась лежащей на земле, даже не успев понять, что на них нападают. Должно быть, Мешаг вытолкнул ее из седла. Она смотрит вверх из высокой травы, прижимая ладонь ко рту. Три, нет, уже четыре разбойника падают, не успев даже приблизиться.

Движения Мешага такие же плавные, как тогда, когда он застрелил лебедя. Теперь он стреляет в людей, и все происходит так же. Прицелиться, спустить тетиву, наложить другую стрелу, выстрелить. Он не дает коню остановиться, поворачивает его в разные стороны. Она видит, что у всадников тоже есть луки, вот почему он столкнул ее на землю. Их не меньше дюжины, или, по крайней мере, столько было сначала. Падает еще один, прямо у нее на глазах. Другие приближаются, с криками, но с их конями происходит нечто странное: они поднимаются на дыбы и кружатся, не слушаются поводьев.