Карина Дёмина - Владетель Ниффльхейма

Но вот зверь накреняется, падая на четыре ноги. Пасть его раскрывается и смыкается на черепе. Звонко хрустит кость.

— Смотри, — повторяет колдун, отступая.

Коготь ныряет в рану, поддевает и выкатывает что-то серо-розовое, комковатое.

— И беги.

Джек бежит. Он бежит по грязи, по воде, по асфальту, поскальзываясь, падая и поднимаясь, чтобы снова бежать. Он глотает воздух до рези в боку, и потом тоже. Он кашляет, захлебываясь дождевой водой и грязью, и все равно бежит.

Он слышит неторопливую поступь зверя и заходился беззвучным плачем, немея при мысли, что вот сейчас… совсем-совсем скоро… уже почти… голову Джека захватят стальные челюсти медвежьей пасти, сомкнуться и раздробят кость…

Джек очнулся. Он стоял на четвереньках, вцепившись в бесполезное копье, древко которого выгнулось так, словно вот-вот треснет.

Джека рвало, выворачивало зеленой комковатой слизью на ледяные ступени.

— Видишь, как полезно порой вспоминать? — поинтересовался Варг.

— Я… тебя… ненавижу.

Кое-как вытерев губы, Джек поднялся. Ноги дрожали, да и руки тоже. От одежды пахло блевотиной, но это уже не имело никакого значения. Человек, стоявший перед ним… не человек, но колдун, Варг беззаконный, — вот что было действительно важно.

И еще ненависть.

Джек и не предполагал, что она такая. Не горячая, но холодная, вымораживающая. Гнилая, как вода в пруде со свалки. С зеленой ряской намерений, с нефтяными разливами злости. С одним-единственным желанием — воткнуть копье в горло уроду.

— И чего же ты ждешь? — спросил Варг, опуская руки.

Он близко. Если ударить… ударить, что есть силы, то Джек не промахнется. Гунгнир войдет чуть ниже левой ключицы, пробьет и мятую рубашку, и кожу, и мышцы, и все, что есть внутри этой сволочи, а потом вернется к Джеку. И вдвоем они будут смотреть, как враг умирает. И улыбаться.

— Смерть врага должна доставлять удовольствие. Это естественно. Для людей. Но я предлагаю иной вариант, — Варг протянул руку. — Пойдем со мной, Джек.

— Ты… ты ее убил!

Медведь. И кость. И розовый ком мозга, который зверь ел, громко чавкая.

— У нас был договор. Она его нарушила. Я наказал.

— Ты ее убил!

Копье прилипло к ладони. А рука Джека вдруг стала тяжелой. Настолько тяжелой, что и не поднять.

— Она пыталась украсть то, что принадлежит мне.

Мышцы трещали, грозя разорваться. Джек чувствовал их — тоненькие ниточки, связывавшие кость с костью.

— Я тебе не принадлежу!

— Неужели? Тогда чьи отметины у тебя на руке. Посмотри, Джек. Я подарил тебе жизнь. Я подарил тебе имя. Я подарил тебе силу. Или думаешь, что сам научился почти не испытывать голода? Усталости? Дышать водой? Выдерживать солнечный жар?

— Зачем? — дрожь проходила, но оставалась слабость, чудовищная, как будто тело Джека перестало принадлежать ему. — Если это из-за… из-за тебя, то зачем?

— Хороший вопрос. Эй, Советница! Ты слышишь меня! Выходи… скажи ему то, что ты говорила мне! Ну же, наполовину синяя! Или назвать мне полное имя твое?

За белой кошкой по белому полу тянулась черная тень. Она прилипла к лапам и мешала кошке идти мягко. При каждом шаге раздавался мерзкий хлюпающий звук.

— Что ты хочешь, чтобы я сказала, Варг?

— Боги всегда поедали своих детей, — у него получилась украсть мурлыкающие интонации ее голоса. — Боги всегда поедали своих детей…

Варг развернулся к Джеку и громким шепотом сказал:

— И это правда. О?дин готовил их с кровью, фаршируя железом и перьями стрел. Безымянный жарил на кострах… человекообразные любили лагеря и войны. Правда, они не знали, что делать с верой и подохли, оба отравившись мясом. Печальная участь. Но что это меняет?

— Ты не бог, — ответил Джек, уверенный в своих словах.

— Нет. Но ты мой сын. И у меня нет выбора.

Но все-таки он повернулся спиной. Близкой. Широкой. Удобной.

Гунгнир вошла в эту спину. И вышла из груди с той стороны, но тут же увязла в теле. И Варг, схватив копье обеими руками, сдавил его.

Джек слышал крик, многажды отраженный и усиленный стенами Хельхейма, совершенно невыносимый, но все же Джеку пришлось вынести. Он выдержал и боль, когда копье выдирали из ледяной груди, когда ломали и крошили, его, само ставшее льдом.

— Вот так будет лучше, — сказал Варг.

И швырнув остатки копья, раздавил их.

В груди Варга зияла рана, из которой ручьем текла прозрачная, словно разбавленная водой кровь.

— Определенно, так будет лучше…

Зачерпнув кровь горстью, он предложил Джеку:

— Выпей. И тогда ты будешь жить.

— Нет, — Джек стиснул зубы.

— Тогда может быть ты, крылорожденная? Выпей…

Глава 8. Боги и дети

Ветер играл на кавернах Хельхейма. И звуки наполняли айсберг до краев, прессуя легкий снег, сдавливая седоватую массу фирна, чтобы переплавить ее в высокочастотной печи. Где-то высоко пылало небо. Отблески пожара проникали сквозь стены, и жесткий свет их сводил Юльку с ума.

Ей хотелось танцевать.

И летать.

Это же легко — летать. Надо лишь расправить крылья… крыльям тесно в узком коридоре. Ледяные лица, лишенные ртов, взирают на Юльку с неодобрением. Их глаза — снежные яблоки. Их волосы — змеи инея. И сами они — рисунок зимы в ее же чертогах.

Но зима умеет устраивать балы.

И Юлька кланяется лицам, всем и сразу, а когда те кривятся — отвыкли от живых — хохочет. Ей счастливо. Лица отворачиваются и уходят в лед. Они тонут, как тонут покойники в темной воде, выталкивая на поверхность белую крошку снега.

Откуда Юлька это знает?

Оттуда, откуда знает Свава.

Она ловила мертвецов. Летала над морем, искала, ныряла, рассекая перьями твердую воду. Хватала когтями за волосы, а еще лучше, если за глаза и тянула, молотила крыльями, вырывала душу.

Несла.

Выше-выше, до самой крыши. До неба. К воротам, к старому дереву, на ветвях которого много веревок и много костей. Белые яблоки черепов зреют, зреют, но не вызревают, так и падают к корням недозрелыми.

Ворота истлели. Издохли во?роны. И волки сожрали друг друга.

— Вот вам! — кричит Юлька-Свава, швыряя очередного мертвеца в оскаленные пасти. — Пируйте!

Старый кабан ловит свежатину на острые клыки…

Юльку рвет. Она давно ничего не ела, но ее все равно рвет едой, кусками свежего мяса — кабаньего? — и колтунами волос. Рыжие, светлые, темные, они сидят на пальцах, словно на пяльцах, и Юлька способна вязать. Что? Что угодно. От рубашки до паруса.

Она и вяжет, спеша закончить работу, пока…

— Время! Время! — плачут герои, которым не досталось места за столом. И время отзывается, испепеляя их, мешая с глиной и тиной, укрепляя берега, на которых растет Биврёст.