Владимир Романовский - Год Мамонта

— Слушай, — сказал он. — А твой отец знаком с особью, в чьем ведомстве находится тюрьма?

— Настолько, насколько особь может быть знакома сама с собой, — ответила она замысловато, но Нико понял.

— Ага, — сказал Нико. — А ты бы не могла с ним поговорить?

— Терпеть не могу с ним говорить. О чем?

— Чтобы Бранта освободили.

— А, ты об этом. Вообще-то можно было бы, как-нибудь. Но он очень упрямый.

— Все равно, надо с ним говорить. Лучше бы сегодня.

Лукреция нахмурилась.

— Может завтра или послезавтра? Смотри, какой день хороший.

— Нет, — сказал Нико. — Сегодня.

— Ну вот. Как всегда, меня используют. Ничем ты от других не отличаешься.

— Отличаюсь, — сказал Нико. — На свете не так много особей, закончивших школу драконоборцев и участвовавших в войнах. А Брант — мой друг, и я обязан ему помочь.

— Хорошо, — сказала она. — Мы сейчас поедем, и я с ним поговорю. С моим отцом. Но за это ты должен будешь кое-что для меня сделать.

— Ты же знаешь, я для тебя на все готов.

— Ты должен будешь пойти со мной сегодня на одну вечеринку. Там будут почти все мои бывшие любовники, которые меня бросили. Чтобы они видели. Понял?

— Ну, конечно.

Нико подумал, что будет прекрасный случай подраться и показать, на что он способен.

Лукреция велела кучеру ехать в ратушу. Нико, перебирая в памяти события, зазевался и чуть не забыл подать ей руку, чтобы она села в карету, за что и был награжден злобным взглядом, на который он по обыкновению не обратил внимания.

Когда карета остановилась у ратуши, Лукреция сказала:

— Но ты запомни. Если ничего не получится, ты все равно ведешь меня на эту вечеринку.

— Раз обещал, значит, так и будет. Ниверийские воины — люди слова.

Пока она отсутствовала, Нико произнес перед кучером монолог о современной драматургии, о том, как сегодняшние драматурги любят пользоваться заготовками, натасканными из старых пьес и тысячу раз апробированными публикой, и как невежественна публика, которая этого всего не замечает. Кучер ничего не понял и решил, что новый любовник Лукреции просто очень скучный человек.

Через полчаса Лукреция вышла из здания с непроницаемым лицом. Нико помог ей влезть в карету.

— Ну? — спросил он.

— Может, ты как-то проявишь, ну, не знаю, уважение какое-то? Дашь мне понять, что ты со мной не потому, что меня можно использовать в твоих делах?

— Это как?

— Тебе лучше знать. Но один поцелуй, думаю, дела не испортит.

Нико поцеловал ее.

— Не так. Нужен настоящий поцелуй.

Нико поцеловал ее длинно. Она прижалась к нему и некоторое время они целовались. Наконец удовлетворенная степенью уважения к ней, Лукреция отстранилась и сказала:

— Ничего не вышло. Я это предвидела, как ты помнишь. Он очень упрямый.

— А ты хорошо его просила?

— Что же мне, нож ему к горлу приставлять?

— Ты все это время его упрашивала?

— Ну да.

По абсолютной непререкаемости ответа Нико понял, что она врет. Женщин он знал лучше, чем мужчин.

— Ладно, — сказал он.

— Теперь, конечно, ты никуда со мной не пойдешь, ни на какие вечеринки. Ведь так? Скажи, так?

— Почему же, — возразил Нико. — Обещал, значит сделаю.

Они заехали к ней домой, где Лукреция переоделась сама и, поперебирав вещи сбежавшего мужа, заставила Нико облачиться в темные вечерние тона. Оглядев себя в зеркале, Нико решил, что выглядит он очень здорово в этих тряпках.

Вечеринка проходила в особняке таких размеров, что его запросто можно было спутать с дворцом. Везде горели свечи и лампы, отражаясь в белом мраморе. В каждой второй зале играли музыканты. Слуги разносили на серебряных подносах стеклянные рюмки с вином. Нико никогда раньше не видел стеклянных рюмок и в короткое время, просто из любопытства, воспользовался тремя. С четвертой в руке, ведя Лукрецию через залу, он остановился полюбоваться старинным двуручным мечом, висящим в виде украшения на стене.

Триумфальная улыбка светилась на лице Лукреции. Многие из гостей засматривались на эффектную пару — камзол был так искусно сшит, что плечи Нико не казались узкими, а толстая платформа на одном из туфель скрывала хромоту Лукреции, и вдвоем они выглядели очень даже импозантно. Нико был на голову выше любого эльфа, и бледная, по местным стандартам, кожа лица и рук его придавала ему вид романтической загадочности. У высоких мужчин степень чистоты волос менее заметна, и шатенистые локоны Нико тоже произвели впечатление на окружающих. Некоторые эльфихи пытались втихаря строить ему глазки, но всегда смущались, наткнувшись взглядом на холодную триумфальную улыбку его спутницы.

А потом был скромный ужин на пятьдесят персон. Слуги быстро, почти незаметно втащили в залу длинный стол, и также почти незаметно и оперативно его сервировали. Было много разговоров, ни один из которых не заинтересовал Нико. Съев кусок летавшей в небе и убитой этим утром утки, закусив седлом барашка и паштетом, он залил все это большим кубком вина, и на этот раз, соединившись с первой, до-трапезной дозой, и поощряемое обильной жирной пищей, вино ударило ему в голову. Нико встал, качнулся, извинился изыскано и нарочито подчеркнуто, отошел от стола и сделал то, что хотел сделать с того момента, как впервые оказался в этой зале — снял, удачно ухватив, двуручный меч со стены.

Меч был тяжелый, гораздо тяжелее любого оружия, которое Нико когда-либо держал в руках, но Нико не показал виду. Настоящий воин не обращает внимания на мелкие трудности и никому не позволит даже заподозрить, что трудности есть.

Тишина в зале стала абсолютной. Все взгляды были устремлены на Нико.

— Неплохое оружие, — сказал Нико, поводя мечом из стороны в сторону и делая тренировочный выпад. — Не ниверийской плавки, конечно, но неплохое.

Он положил клинок плашмя себя на плечо и, разбежавшись, запрыгнул на стол. Он едва не упал, но скрыл это, сделав вид, что припадает на одно колено и это просто один из старых ниверийских приемов, когда имеешь дело с двуручным мечом.

— Все мне нравится в этом городе, — возвестил Нико, выпрямляясь и шествуя по столу, отодвигая ногами блюда и вазы, что стояли у него на пути. — Только население мне не нравится. Какие-то вы, эльфы, неприятные, все до одного. Что мужчины, что женщины. Тяжело настоящему ниверийцу в городе, названия которого я не знаю и даже, простите меня за ниверийскую прямоту, знать не хочу!

Он поставил меч вертикально, острием в стол, положил руки на эфес — гордая поза древних ниверийских рыцарей, в его представлении — и презрительно оглядел присутствующих.