Том Арден - Султан Луны и Звезд

Прыщавому было тоскливо. Вообще-то говоря, ему всегда было тоскливо, но когда он обнаружил Малявку, притаившегося за башенкой на галерее, Прыщавый испытал победную радость. Гадать не приходилось: завидев страшного стражника-уабина, малыш вскарабкался вверх и спрятался, а потом боялся спуститься один. Так бы он и сидел в своем шатком убежище, а потом либо соскользнул вниз и разбился насмерть, либо его в конце концов заметили бы уабины. Ну и натерпелся же он страха, наверное! Сам Малявка в этом признаваться не желал, но это не имело значения. Прыщавый, словно кошка, перепрыгнул через провал, подхватил перепутанного малыша, а потом, продолжая ловко прыгать с крыши на крышу, в конце концов доставил мальчишку домой. Когда они мчались по извилистым проулкам к «Царству Под», грудь Прыщавого просто-таки распирало от гордости и счастья. Он лелеял мысль о том, как обрадуются его новые дружки. Более того, он представлял себя в роли настоящего героя. Его будут хлопать по спине, обнимать, целовать, выкрикивать его имя...

Каким же он был самонадеянным тупицей! Возвращение домой обернулось крушением всех надежд для Прыщавого. Вероятно, остальные могли вот-вот вернуться, но теперь Прыщавый понимал, что ни радости, ни благодарности он от них не дождется. Это было бы на них непохоже, и к тому же «поддеры» относились к Прыщавому с отвращением. Жизнь Прыщавого началась на каучуковой плантации, и там он мечтал только о побеге. Как ему хотелось убежать к морю! А потом, когда он попал на корабль капитана Порло, он снова стал мечтать — на этот раз о новой жизни в новой, незнакомой стране. И вот теперь он оказался в новой, незнакомой стране и опять предавался мечтам. Он вытянул покрытую разодранными в кровь прыщами худую руку, почесал шею. Песня, звучавшая наверху, в «Полумесяце», близилась к развязке. То была грубая матросская песня. Прыщавый ее уже не раз слышал.

Эй, дружище, ты в оба смотри, не зевай!Посмазливей жену для себя выбирай!После свадьбы узнаешь восторги любви,Вот тогда и гори, вот тогда и живи! 

Так что горя не знай -Пламеней-полыхай!

Что бы это значило? Этого Прыщавый не понимал. Песню прервали грубые ругательства содержательницы притона. В наступившей тишине Прыщавый слышал, как где-то в углу копошится крыса, как шелестят бьющиеся о сваи причалов волны моря. Он вздохнул. Может быть, ему стоило вернуться на «Катаэйн»? Или лучше поискать другое местечко — где-нибудь посреди странного царства Унанг-Лиа? Прыщавый не знал, как ему быть. Он знал одно: что жутко, отчаянно устал. Нужно было постараться уснуть, пока матросы не разгулялись вновь, не принялись опять горланить свои песни и стучать по полу тяжелыми ботинками.

Прыщавый передвинулся поближе к Малявке и обнял мальчика. Тот дышал глубоко и ровно, но вряд ли уже успел заснуть. Ох, Писун, Писун... Какой же он был славный! Прыщавый нежно погладил грязные волосенки Малявки. Никто из остальных мальчишек ни за что бы его так близко к себе не подпустил. Самым противным был Губач, да и Сыр не лучше... На самом деле Прыщавый подозревал, что и господину Раджу он внушает отвращение — пусть тот и не выказывает своих чувств открыто. Но это было очевидно. Вспоминая о том, как спас Малявку, как вытащил его из-за башенки на галерее, как потом нес на руках, Прыщавый думал о том, как повели бы себя другие на месте малыша, если бы потребовалось спасать их? Небось отшатнулись бы от него, от его протянутых к ним, изуродованных прыщами рук? Нет, никого из них он не смог бы спасти. Не теперь.

— Ты спишь, Писун? — шепотом спросил Прыщавый.

— Я тебе не Писун, — прошептал в ответ малыш.

Они оба любили шептаться. Слишком часто им приходилось слышать крики, грубые шутки и смех. Пошептаться — это было для них особой, редкой и потому драгоценной радостью. Прыщавый опасливо глянул наверх — туда, где располагалась крышка люка. Прислушался — не доносится ли топот ног бегущих по проулку «поддеров»? Чары могли быть в любое мгновение разрушены. Он прижался губами к уху малыша.

— А как же тебя зовут на самом деле?

— Не знаю. Ну, то есть мама-то меня как-то назвала, а папаша меня просто Малявкой кличет.

— У тебя есть мать? — спросил Прыщавый недоуменно, словно самая мысль об этом показалась ему странной. — И отец есть?

— Мамы нет. Папаша ее продал... давным-давно.

— Ну а отец?

Малявка вздохнул.

— Да ты ж его знаешь. Его все знают, и все зовут как положено, по имени. Вот только у него сразу три имени.

Прыщавый крепче обнял малыша.

— Малявка, ты уж ли не про Эли Оли Али говоришь? — Эта новость сама по себе была удивительной, но Малявка трижды кивнул — вероятно, в знак каждого из трех имен отца. — Он твой отец — и засунул тебя сюда?

— Нужно же ему было куда-то меня пристроить. Ну, он так сказал. — Малявка пошевелился, теснее прижался к другу. — А ты, Прыщавый... Есть у тебя имя?

— Да было вроде, когда я маленький был. Вроде мужик главный его в книжке записал, когда меня заставили работать — ну, там где из деревьев каучуковый сок добывают. А чего раньше было — плохо помню.

— Ну а как тебя раньше звали-то?

— Знаешь, я пробовал вспомнить. Может, и не так было, да только вроде бы Джорвелом меня звали. Я спросил у одного матроса на корабле, так он мне сказал, что это вроде бы эджландское имечко. Может, так отца моего звали — не знаю. Ничего не знаю. Только по вантам лазать здорово умею. И по деревьям каучуковым еще.

Какое-то время оба молчали. Прыщавый рассеянно поглаживал ручонку Малявки и вдруг почувствовал, какой тот холодный. Сюда, в «Царство Под», редко проникала дневная жара, а если и проникала, то надолго не задерживалась, и мальчишки зачастую просыпались среди ночи, дрожа от холода. Прыщавый подумал: не порыться ли в груде тряпья и не найти ли чего-нибудь, чем можно было бы укутать Малявку, но ему хотелось еще немного продлить прекрасные мгновения задушевной беседы. Он крепче прижал к себе малыша, принялся растирать его холодные ручонки. Пусть они оба были голодны, пусть замерзли, пусть от них обоих неприятно пахло — но сейчас они были счастливы. По крайней мере — пока.

Малявка пробормотал:

— Прыщавый? Хочешь, я буду звать тебя Джорвелом?

Сначала в ответ прозвучал стон. А в следующее мгновение Прыщавый проговорил:

— Когда-нибудь назовешь меня так, когда у меня прыщи сойдут. А до тех пор я останусь Прыщавым. А все-таки приятно помечтать про то, что в один прекрасный день я стану Джорвелом... когда-нибудь...

И снова наступила тишина. Прыщавый и Малявка лежали, тесно прижавшись друг к другу, и слушали, как в другой стороне, у стенки подземной кладовой скребется крыса. Казалось, этот звук доносится откуда-то издалека. Как ни странно, мальчики чувствовали себя в полной безопасности на своем ковровом островке.