Элеонора Раткевич - Деревянный Меч

Кенет ожидал, что будет больно, очень больно, но не думал, что настолько. Боль превосходила все, мыслимое им до сих пор. Глаза его словно взорвались в своих орбитах. Он закричал, и крик его прокатился по горным вершинам, словно гром вослед за молнией. Но боль схлынула, унося с собой темноту. Зрение вернулось. По щекам Кенета струились слезы, и он беспомощно хлопал чуть обгорелыми ресницами, глядя на собственные руки, до судорог стиснутые в кулаки.

Он опасался лавины, но эхо его крика не стронуло с места замерший в ожидании снежный поток. Уверившись окончательно, что снега лежат по-прежнему недвижно, Кенет встал и продолжил путь. Глаза у него все еще слезились, но вновь обретенное зрение радовало Кенета так, что и сказать невозможно. Он больше не пялился попусту вокруг: снежная слепота шутить не любит. Он смотрел только себе под ноги, на собственную тень, ярко-синюю на белом снегу. Может, и надо немного пооглядеться, но это потом… потом… не сейчас, потом… сейчас слишком страшно, слишком свежо еще воспоминание, слишком явственна темнота в его памяти. И все же он продолжал идти, брел, спотыкаясь на каждой колдобине, но продвигался вперед. Он боролся со своим страхом изо всех сил – и их не хватало, чтобы сообразить, а откуда же этот страх взялся. Не о страхе своем думал Кенет и не о его причинах, а о том, как преодолеть его и себя. Как сделать каждый следующий шаг. Набравши воздуха в легкие, шагнуть осторожно, потом утвердить стопу окончательно и выдохнуть сквозь стиснутые зубы с облегчением: еще шаг пройден. Шагнуть – и выдохнуть. Шаг – выдох, шаг – выдох. Шаг – выдох. Шаг. Выдох. Шаг. Выдох. Шаг… Выдох… Шаг… Кенет почти ненавидел Толая, уговорившего его отправиться в поход. А потом, постепенно, незаметно, исчезло всякое “почти”. Кенет ненавидел Толая и радовался этой ненависти.

А вот это уже чересчур!

Именно ненависть – не страх! – и заставила Кенета опомниться. Со страхом он уже был знаком. Воин должен уметь не бояться – но должен уметь и бояться. Иначе он не воин, а покойник. Да и нет на земле человека, который на самом деле совсем уж ничего не боится: ни смерти, ни рабства, ни долгов, ни мышей, ни темноты… словом, чего-нибудь. И если ты не знаешь страха – значит ты не знаешь, как с ним справиться, когда перед тобой лицом к лицу встанет твой тот самый страх, главный, единственный. Аканэ очень хорошо обучил Кенета, когда и как нужно бояться. Способность страшиться была в натуре Кенета. А вот ненависть к человеку, от которого он видел одно только добро, да еще если она удовольствие доставляет, – о нет!

Кенет запрокинул голову и рассмеялся. Ненависть была ложью. Ложью был и страх, с самого начала пути вынуждавший его ошибаться раз за разом. Теперь с этим покончено. Это не его страх и не его ненависть. Это страх перед ним и ненависть к нему. Отчаянные попытки врага защититься. Прав был Толай – его боятся. Значит, он на верном пути. Значит, он сможет!

И Кенет бестрепетно зашагал вперед – откуда только силы взялись!

Больше ему ничто не мешало. Дорога оказалась легкой на удивление. Конечно, после подобных фокусов следует держать ухо востро: кто его знает, какие еще хитрые штучки у врага в запасе? Кенет и не собирался пренебрегать осторожностью, но страшно ему больше не было, и снег уже не слепил его.

Упиваясь своей вновь обретенной храбростью, Кенет едва не сбился с пути. Он чуть было не пошел по тропе. Но солнце, до сих пор сиявшее слева от него, сверкнуло ему прямо в глаза, и он невольно прикрыл их ладонью. Этой мгновенной остановки ему хватило, чтобы сообразить что к чему.

Тропа спускалась с горы, шла через небольшую долину и вновь поднималась вверх по косогору. Толай клялся-божился, что тропа с горы на гору проходит прямо. На самом же деле, как и во снах кузнеца, тропа загибала круто в сторону. Прямым ходом от одной горы до другой не более часа. Путь по тропе занимает не меньше четырех. И все горцы свято уверены, что путь по тропе – наикратчайший.

Кенет свернул с тропы и зашагал по нетронутому снегу. К тому самому месту, которое Толаю и во сне-то было видеть страшно. Которое даже и во сне никто другой увидеть не мог. Туда, где посреди снега лежал огромный черный камень, имеющий власть искажать сны.

Кенет ожидал увидеть нечто очень древнее, иссеченное ветрами, дождями и снегами. Но, приблизившись, он с удивлением обнаружил, что годы пощадили черный камень. Он выглядел так, словно земля только что выплюнула его из своего огненного нутра. Каждый его излом был острым и резким, не сточенным, не смягченным за минувшие тысячелетия. Он был чужд этому миру, этим горам. Хоть он и лежал на их земле, но не соприкасался с горами ничем и ни в чем – и горы не могли с ним соприкоснуться. Природа не тронула его.

Кенет глядел как завороженный. Чуждость черного камня потрясала его. Камень принадлежал какому-то совсем иному, не этому миру… и, будто в ответ на мимолетную мысль Кенета об этом другом мире, камень распахнулся, словно дверь. И мир, о котором Кенет едва успел подумать, предстал перед ним въяве…

…У отца, конечно, седины в волосах прибавилось, но он был жив. И мачеха ласково улыбалась Кенету, глядя, как весело играет со сводным братом малыш Бикки. И старый волшебник не отказал ему – наоборот, он был только рад принять его в ученики. Да и фехтуя с Аканэ, Кенет вовсе не выглядел несмышленым увальнем; Аканэ хвалил его то и дело. И многое, многое другое…

Он был прекрасен, этот мир сбывшихся желаний. Оставалось только войти и захлопнуть дверь за собой. И тогда то, что только видится, станет живым, теплым и настоящим. Отец останется жив… и вскоре подымет на руки своего внука: ведь в этом мире своенравная барышня Тама тоже обладает магической силой, и Кенету не придется выбирать. Он сможет позволить себе полюбить и жениться. И что главное – никакого Инсанны. И ведь для этого ничего делать не надо – просто войти. Не больно, не страшно, не мучительно. Так легко и просто – войти в мир, сияющий таким мягким ласковым разноцветьем, что пред ним меркнет синева небес и чистый нетронутый снег под выцветшим небом кажется грязно-серым, почти черным…

Сны Кенета были свободны – пока он пребывал вдали от камня. Но он подошел слишком близко и вдобавок не остерегся. Он спал наяву, с открытыми глазами. Спал – и не спал. Сон и явь смешались, он вновь видел их одновременно – и сон был неизмеримо прекраснее.

Завороженный сном, Кенет сделал шаг. Потом еще один. Потом его правая рука достала из-за пазухи фишку со знаком “камень” и метнула ее точно в цель.

Разум Кенета не мог бы устоять перед иллюзией. Но Аканэ никогда не полагался на один только разум, и Кенета полагаться не учил. Опытный боец, Аканэ отлично знал, что в бою тело зачастую поумнее головы будет, да и соображает оно быстрее. Выучка у Аканэ вновь спасла Кенету жизнь: когда его сознание уже проигрывало битву, хорошо тренированное тело не подвело. Оно сделало то, что было нужно. Кенет не сознавал, что за предмет он кидает и куда, но рука его не промахнулась.