Макс Фрай - Я иду искать

— Получается, ты сказал им примерно то же самое, что я услышал от Сотофы.

— Не знаю, о ком речь, но рад, что вы сами пришли к такому решению, потому что Айса, как мне показалось, не горит желанием последовать моему совету. Во всяком случае, она ещё несколько раз просила Менке уговорить меня подсказать ей какой-нибудь другой выход.

— Такой, чтобы сновидцы, которых они с Карвеном спасли, остались живы? Я хочу ровно того же.

— Тебе-то до них какое дело? Девчонку легко понять: она сама их лечила, ей жаль своего труда. Мне на её месте тоже было бы жаль. В таких случаях обычно говорят об ответственности знахаря, но я предпочитаю называть вещи своими именами: никому не по нраву тщетность усилий. Но тебя это не касается.

— Меня всё касается.

— Ишь какой, — хмыкнул Иллайуни. И помолчав, примирительно добавил: — Ну, может оно и правда так. Но зачем тебе эти люди?

— Люди? — переспросил я. — Да так, низачем. Вряд ли вообще дело в них.

— А в чём же?

— В том, что я влюблён. Как говорится, по уши. Страстно и самозабвенно, А также нерасчётливо и беззащитно. Должны быть ещё какие-нибудь убедительные наречия, но сейчас ничего не приходит в голову, придумай их сам.

— Ого! — удивился Иллайуни. — Влюблён? По тебе, вроде, не скажешь.

— В жизнь.

— Это больше похоже на правду. Но что с того?

— А то, что «люблю» для меня означает: «играю на её стороне». Как минимум, желаю её повсеместного торжества. Я — деятельный псих, а не мудрый созерцатель. Мне важно, чтобы жизнь постоянно побеждала смерть. Желательно, сама, но можно ис моей помощью. Такая вот форма жажды власти над миром, без которой, говорят, нечего делать в магии. На мой взгляд, вполне безобидная форма, что-то вроде страсти к садоводству. Только при этом можно не копать. Именно то, что надо. Я, как и ты, ленив.

— Вот это, я понимаю, аргумент! — одобрительно сказал Иллайуни. И снова швырнул вверх горсть песка.

Я даже зажмуриваться не стал, думал, песок исчезнет, не долетев до земли, как в прошлый раз. Но в этот момент мне на голову обрушилась — не какая-то несчастная пригоршня, а целая песчаная дюна. Или вообще все пески побережья Ариморанского Моря, трудно вот так сразу сказать, когда ты погребён заживо и ясно понимаешь, что это совсем ненадолго. Состояние «заживо», я имею в виду. А всё остальное — это как раз вполне навсегда.

Можно сколько угодно рассуждать о беспомощности, эти разговоры ничего не стоят. Мы ничего не знаем о настоящей беспомощности до тех пор, пока не встретимся с её совершенной формой: полной невозможностью сделать вдох. Это было настолько невыносимо — само по себе, ещё до начала настоящих физических страданий, что я не смог согласиться с происходящим. Просто твёрдо решил, что со мной этого не случилось. Не могло случиться. Мало ли что спросонок померещится. Особенно, когда рядом сидит ухмыляющаяся ведьма, злой мальчишка, усталый мужчина, ослепительный, хохочущий старый кейифай.

— Отлично! — воскликнул Иллайуни, — Слушай, просто отлично!

— Дурацкие у тебя шутки, — сказал я, поднимаясь на ноги. — И рискованные. Обычно я дорого продаю свою жизнь. Мог бы с перепугу вообще весь Уандук спалить к вурдалакам. Было бы жалко. Хороший, красивый материк…

— Как ты это сделал? — нетерпеливо спросил он.

— В таких случаях принято говорить: «отменил усилием воли». Но мне кажется, это не совсем точно. По-моему, происходящее само отменилось от моего несогласия с ним. Не вынесло такого неуважения. Это ты что, меня проверял?

Иллайуни развёл руками.

— Получается, проверял. Хотя на самом деле, собирался просто сбить с тебя спесь. Подержать в таком состоянии минуту-другую, пока не потеряешь сознание, а потом отменить наваждение и сказать: тебе нечего противопоставить даже этой жалкой иллюзии, а собрался иметь дело с настоящей смертью… Впрочем, признаюсь по секрету: на самом деле, это и была настоящая смерть. Моя.

— Твоя?! Но ты же бессмертен.

Я был так потрясён его откровенностью, что почти перестал на него сердиться. А ведь ещё толком не начал. И планировал посвятить этому приятному занятию, как минимум, ближайшую сотню лет.

— Кейифайи могут считаться бессмертными только в сравнении с прочими живыми существами, — сказал Иллайуни. — Ты всё-таки не забывай: ни один Мир не вечен, любая реальность имеет свой срок. «Очень долго» не означает «бесконечно». Поэтому каждый из так называемых бессмертных носит в себе маленькую смирную смерть, которая спокойно ожидает своего часа, чтобы помочь нам умереть вместе с Миром, когда придёт его срок. Меня, как ты мог убедиться, однажды погребут пески. Вернее, такое могло бы случиться, если бы я не выпустил свою смерть на волю и не приручил её как домашнего зверя. Мы с ней очень привязаны друг к другу. Я даю ей тепло своего тела и ласку, а она помогает мне развлекаться и укрощать непутёвых учеников.

— Приручил свою смерть как зверя? И так тоже можно?!

— Как видишь, можно. Хотя моё семейство пришло в ужас от этой выходки. Чего-чего, а её они мне никогда не простят.

— Почему?

— Да потому что она противоречит изначальной традиции, которую якобы следует чтить. А если называть вещи своими именами, моим родичам просто обидно, что у меня получилось то, чего не умеют они… Ладно, три ветра с ними, вряд ли тебе интересны мои семейные дрязги. И что мне теперь с тобой делать?

— В смысле, как меня ими заинтересовать?

— Всё-таки ты совершенно невыносимое существо, — вздохнул Иллайуни. — Злишься, обожаешь меня, хочешь узнать все мои тайны разом, заранее скучаешь от необходимости внимательно слушать, задним числом умираешь от страха, дрожишь от надежды, пытаешься отменить обещанный мною далёкий конец времён, торжествуешь, предвкушая победу, скорбишь и нелепо шутишь — всё это одновременно. Невозможно такое выдержать! Будь моя воля, разделил бы тебя на дюжину человек и встречался бы с ними по очереди… кроме, пожалуй, злого и шутника, они мне здесь ни к чему.

— Извини. Всё, что я могу сказать в своё оправдание: я не нарочно таким родился, чтобы тебе досадить. И слушай, осталось совсем мало времени. Я прошёл твое дурацкое испытание. Скажи прямо: ты меня научишь?

— Теперь я и сам думаю: занятно было бы посмотреть, каков ты в деле, — вздохнул Иллайуни. И, помолчав, добавил: — Только мне, понимаешь, очень не нравится, что смертей там — сразу пять, одним комом. И освободятся они одновременно. Вот почему я не хочу в это лезть. До сих пор я всегда играл со смертью один на один. Даже вообразить не мог обстоятельства, при которых бывает иначе. И поэтому пока не представляю, как они себя поведут: обрушатся на тебя все сразу, впятером? Или покорно выстроятся в очередь? Или одна смерть достанется тебе, а остальные мирно уйдут к своим хозяевам? Всякое может быть. Я не знаю. Какой из меня учитель, сам посуди.