Троецарствие. Дилогия (СИ) - Останин Виталий Сергеевич

Ситуация изменилась – Гуаньинь запретили общаться со своим чемпионом. У меня заберут интерфейс, гугл‑переводчик, но не отнимут дар и навыки работы с ци. Что изменилось? Я буду больше похож на оригинального Вэнь Тая. Будет трудно. Но есть варианты прикинуться контуженным после небывалого выплеска энергии и какое‑то время поиграть в глухонемого.

В общем, ничего такого, чтобы ложиться и помирать!

– Еще что‑то?

Одна моя часть всеми силами желала продлить разговор с богиней, попробовать надавить и выбить какие‑никакие преференции, но другая понимала, что это зряшная затея. Гуаньинь разрешили лишь передать мне, что прямое сотрудничество отныне запрещено. Я сам по себе. И меня пасут. Квестов, помощи, направления – всего этого больше не будет. А будет много работы. Которую отныне я должен выполнять сам.

Хотя… Я ведь и делал все сам! Сам ходил на Синьду, сам отбивал Поян, сам, без всяких указующих распоряжений, множил на ноль Желтых повязок. Я принял решение поверить Бешеной Цань (а, нет, там была подсказка), и отправил ее разбираться с очередным конкурентом. Значит, не так уж я и бесполезен, да?

– Все, что я должна была сказать, сказано.

– А если я не справлюсь?

– Умрешь.

– Нет, я не об этом. Это‑то как раз очевидно. Какие последствия будут для тебя, если я солью миссию по спасению Китая? Или, если не докажу, что способен быть самостоятельным.

Внезапно постоянные преображения Гуаньинь прекратились, и она секунд на двадцать осталась красоткой, которой, судя по одежде и макияжу, самое место в борделе. Я даже занервничал – чего это она?

– Почему ты спросил об этом?

Смотрела эта фифа на меня так пристально и пронзительно, что стало еще страшнее.

– Слушай, ну не чужие же люди, многоликая. Я как бы переживаю…

Долгое время она ничего не говорила. Стояла, сверлила меня взглядом. Я стоически переносил это, каким‑то восемнадцатым чувством понимая, что говорить сейчас ничего нельзя. Открою рот – замкнется. Я ничего не узнаю. А я хотел узнать.

– Мне закроют эту реальность, – наконец, произнесла она. – Последнюю в этой ветви, где сохранилась магия.

Звучало это, честно сказать, не очень страшно. Ну, запретят сюда ходить, и что? У нее этих миров воз и маленькая тележка! Это как мне бы сказали – вот в этот ресторан больше ходить нельзя! Да и пофиг, как бы! Последний, что ли?

Однако то, как она выглядела, произнося свою фразу, говорило о том, что для нее это прямо очень серьезно.

– Ладно, понял! – с преувеличенным оптимизмом воскликнул тогда я. – Значит, постараюсь тебя не подвести!

Некоторое время она смотрела на меня не мигая, как змея какая‑нибудь. Потом неуловимо качнулась вперед, превращаясь из дорогой куртизанки в растрепанную Юэлян. Обхватила руками мои щеки, легонько коснулась губами лба. Прошептала:

– Спасибо!

И я пропал. Перестал себя ощущать. Точнее, остался собой, но будто распался на сотни тысяч, а может, даже миллионы копий, каждая из которых зажила своей жизнь. Видел, чувствовал, обонял и осязал – одновременно. Понимаю, как это звучит, да…

Один Вэнь Тай бросил с коня слово «стоять» и умер. Разрыв сосуда в головном мозге, кровоизлияние, смерть. Другой был убит из засады на подъезде к селению с названием Бегония. Третий проехал мимо того же места, но в него никто не стрелял. Он благополучно закончил объединение южных уездов, встретился с тестем Чэном, поссорился с ним на пиру и был отравлен. Четвертый внес предложение отцу невесты, которое было встречено «на ура», получил в армию около шестнадцати тысяч пехоты и трех тысяч кавалерии и отправился на восток, где погиб и положил всех своих солдат.

Двадцать пятый на фоне ревности убил Быка – подло, наняв убийцу‑отравителя. Шестьдесят восьмой за полгода завоевал три уезда за Янцзы, умер от алкогольного отравления. Девяносто девятый задушил Юэлян. Сто восьмидесятый бросил идею с завоеваниями, удалился в горы, где прожил двенадцать лет в одиночестве, а потом был убит мародерами, бежавшими с какой‑то битвы.

Три тысячи восемьдесят второй решил никуда не ходить и основал на южных землях собственное царство. Он вырастил двух сыновей и одну дочь, до конца своих дней был рядом со своей женой и умер через два дня после ее смерти. Через два месяца после их кончины старший сын знаменитого стратега и не менее известной лучницы стал вассалом северного владетеля, приказав удавить своего младшего брата и сестру.

Пятисоттысячный Вэнь Тай бросился на меч – я так и не понял, что меня побудило так поступить. Восьмисоттысячный…

Жизни множества моих вариантов кружились в бессистемном хороводе, были представлены в настоящем, прошлом и будущем. Где‑то видения обрывались со смертью двойника, где‑то продолжали показываться. Я окончательно потерялся и даже не пытался следить и запоминать показываемые мне картинки, просто был ими всеми одновременно.

В какой‑то момент хоровод образов прервался, и я почувствовал, как правую щеку обожгло болью. Голос невесты, полный беспокойства и слез ударил по ушам.

– Тай! Тай! Очнись, Тай!

Я столько уже раз слышал эти ее слова. В них было столько эмоций – и всегда разные. Умоляющие, властные, сожалеющие. Тысячи вариаций: защита сына, которого я бью за проступок, его голова уже в крови, полный неги стон «О Тай!», состоящий из концентрированной ненависти…

– Тай! – узкая ладошка возлюбленной ударила меня уже по другой щеке.

И варианты собрались в один. Я стал самим собой. Тут же выяснилось, что я уже не в никогде с богиней, а нахожусь в реальности – единственной из мне доступных. Лежу на земле, а моя китайская принцесса уже замахивается для следующего удара.

– Юэ! – прохрипел я. – Хватит. Жив.

Лицо девушки тут же расплылось в улыбке, она защебетала что‑то быстро‑быстро, одновременно поглаживая меня по волосам. Я понимал, что она говорит, но не полностью – общий смысл, отдельные слова. Мол, она волновалась, что я ушел в какую‑то ци‑кому, такое порой случается с одаренными, переоценившими свои возможности.

Мне было очень приятно слушать ее певучие, пусть и не всегда понятные слова. В них были чувства – настоящие, а не копии тех, что мне довелось пережить за тот короткий миг, когда губы Гуаньинь коснулись моего лба. Пожалуй, голос Чэн Юэлян вкупе с легкими, почти невесомыми прикосновениями и не дал мне свихнуться, после того как одно сознание разделилось на миллион версий, а потом снова схлопнулось.

Я понимал, что сделала многоликая, и даже был благодарен ей – хитрая богиня все‑таки смогла обмануть тех, кто навязал ей договор. Вывалила на меня миллионы комбинаций или жизней альтернативных Вэнь Таев в других мирах – фиг его знает. Дала шанс выжить и после того, как важная часть возможностей была у меня отнята.

Никакой помощи – все как прописано в договоре. Только собственные решения чемпиона. Да, он оказался несколько осведомленнее, чем предполагалось, ну так и что? Запрета на это не было!

Подозреваю, она не собиралась так поступать. Решение было импульсным (хотя что такое импульс для существа, живущего во множестве измерений одновременно?) и принято под влиянием чувств. Из‑за слов. Обычных, в общем‑то слов, по большому счету даже не вполне искренних, так, вопрос вежливости.

С этим ее даром мне еще предстояло разобраться. Попытаться вспомнить, что увидел, привести хоть в какой‑то порядок. Проанализировать. Отбросить мусор – я точно не собирался увлекаться тем смазливым мальчиком из версии триста тридцать шесть тысяч восемьсот двенадцать.

Но не сейчас. После. Когда перестанет плыть земля под моим неподвижным телом, и когда Юлька уберет ладошку с моей головы. Принцесса, словно услышав мои мысли, подняла руку, но я перехватил ее и приложил к своей щеке.

Она снова заговорила. И я снова понимал суть сказанного. Теперь она переживала, что мы ведем себя неподобающе и кто‑то может нас увидеть. Гуаньинь сказала правду – встроенный лингвоанализатор накрылся, но я все же мог понимать китайский, пусть и не так хорошо, как раньше. Полагаю, это было влиянием языковой среды, в которой я прожил достаточно долго. Память выхватывала из потока знакомые слова, мозг составлял их в логические связки и выдавал результат плюс‑минус сходный с тем смыслом, что вкладывал в него собеседник.