Наталия Мазова - Исповедь травы

– Да как ты посмела!

– Кощунство!

– Разве можно такое читать на свадьбе!

– Это заклятие!

– Конечно, заклятие!

– Смерть чародейке!

Ага… Вот вы все, голубчики (восемь… девять…), кого слетевшие тормоза уберегли от оков моей финальной ворожбы! Ну ни один не захотел промолчать, каждый высказался – тут тебе и все аттары (нет, не все – есть и непричастные!), и всеми нами любимый лорд Растрейн, и начальник старой гвардии (четырнадцать…), и скорбная Йоссамэл – ух ты, да она, оказывается, вовсе не в неведении, – и ее дама Раэрис… шестнадцать… финиш!

– А ну, молчать! – это очнулся Атхайн. В том, что контакт наших подсознаний состоялся, я уже не сомневаюсь.

Всплески деструктивности, равно как и выкрики, стихают, властной рукой ненадолго загнанные в берега. Одновременно с этим начал приходить в себя остальной народ – глаза светлеют…

– Зачем ты это сделала, Эленд? – сталь в голосе. – Это были сильнейшие чары – и я не увидел в них света!

Я поворачиваюсь к нему – глаза в глаза.

– Государь мой Атхайн, вспомни, применяла ли я хоть раз ту власть, что дарована мне свыше, во вред тебе и Речному Содружеству?

– Ни разу доселе, – голос его тверд. Он хочет быть справедливым – я не лишу его этого удовольствия.

– Помнишь ли ты, как шло твое воинство, повинуясь слову моему, три дня без сна и отдыха, чтобы успеть в Эрг-Лэйю?

– Трудно забыть такое.

– Не ты ли тогда поначалу страшился довериться мне, ибо и тогда увидел в моих Словах и делах не свет, но силу?

– Было так.

– Последний вопрос – не сочти за дерзость, мой государь. Готов ли ты еще раз вверить мне свою жизнь в случае неминуемой опасности?

– Если не будет иного выбора, я не стану колебаться.

Еще один вдох. Кажется, заговорщики уже начинают понимать.

– Так прикажи страже, государь, – резко и быстро выкрикиваю я, – арестовать и обыскать всех, кто возвысил на меня свой голос – твоя память держит их не хуже моей! Ибо лишь злой умысел разрушения и смерти может противостоять этим чарам! Единение с Той, что зовет к Себе…

Я не успеваю договорить – ярензагский метательный нож, нацеленный мне в горло, со звоном ударяется о застежку Орсалла, которой сколот на груди мой плащ. Да, этого стоило ожидать от тех, кто потерял контроль над своими порывами! Я инстинктивно падаю, уклоняясь от второго ножа, который отбивает Тэйрин широким металлическим зарукавьем – и ловлю плечом третий, с той стороны, откуда не ждала… да и не мне предназначенный. Сквозь обжигающую боль в сознание прорывается мысль: а Растрейн, оказывается, даже еще больший дурак, чем я думала…

– Вот видишь, государь! – нахожу я в себе силы выкрикнуть. – Какие тебе нужны еще доказательства? Я отобрала у них сдержанность… – и тупо смотрю, как рвется наружу кровь из моей раны, почти невидная на черном. Но в мою сторону никто уже не глядит. От дверей в зал доносится знакомый до слез боевой клич: «Андорэ и Эстелин!», и в зал с обнаженными мечами врываются Флетчер и капитан Иммзор, а за ними бегут воины с лебедиными крыльями на шлемах, которые тут же ввязываются в схватки с аттарами и кое с кем из старой гвардии. Иммзор в несколько прыжков оказывается рядом с лордом Растрейном, а Флетчер подбегает ко мне…

– Что с тобой, Элендишка? Ох, черт, да они тебя серьезно ранили! – я слышу страх в его голосе и вдруг понимаю, что в этот миг Йоралин Даквортский плевать хотел на всех королей мироздания. Он подхватывает меня на руки, пачкая кровью свое белое одеяние. Рядом уже Орсалл и Россиньоль, кто-то из них, пытаясь помочь, выдергивает нож из раны…

Взрыв боли. Мир гаснет.

Не знаю, что заставило меня пробудиться. Просто вдруг сон отхлынул, как волна отлива, и я осознаю себя в темной комнате Флетчера, в трепетной паутине тишины, сквозь которую из окна доносятся звуки праздничного веселья – голоса, смех, аккорды лютни, и над всем – песня Россиньоля: «Все было так, во все века, и будет впредь наверняка!» Еще не ночь, а только поздний вечер, веселье и не думает утихать. Окно распахнуто настежь, но все равно все это – там, далеко, отдельно от меня, не в силах перелиться через подоконник и разрушить мой хрупкий покой. Я просто лежу и даже не слушаю, а слышу.

Рану под повязкой слегка, приятно, покалывает – это хорошо, значит, к утру от нее не останется и следа. Здешняя Алфирил – умелый целитель. Осторожно касаюсь шарфа, которым притянута к телу моя левая рука – темная газовая полоса прикрывает грудь, выделяясь на белой рубашке даже в темноте. Все, что сейчас требуется от меня – сохранять полный покой…

Дыхание весенней ночи – ветер чуть касается моего лица, как обещание…

Скрип двери. Осторожные шаги. «Кто там?» – хочу спросить я, но оцепенение грани меж сном и явью сковало меня, я здесь и не здесь, и губы не шевелятся. Да это и ни к чему – я уже знаю ответ. Шорох падающего с плеч плаща, едва слышный стук сброшенных сапог… и кровать подается под дополнительной тяжестью.

– Спишь? – еле слышно, у самого лица.

Я молчу. Я сохраняю полный покой. Шелковистая прядь волос касается моей щеки. Сердце мое, и до этого бившееся не очень сильно, замирает совсем – вот оно… Осторожно-осторожно он подсовывает левую руку мне под плечи, а правую кладет на грудь, совсем рядом с раной. Я жду… непонятно чего, наверное, прикосновения губ… но ничего не происходит – я просто в кольце его объятий.

Совсем близко. Так близко, как я даже мечтать не смела никогда и ни разу. Я боюсь пошевелиться, боюсь дышать – только бы не разомкнул рук…

А потом все исчезает. Остается темнота и тишина, и в этой темноте я – зеленое пламя, зажженное неведомой рукой. Плоть исчезла, суть обнажена. Я горю, значит, живу, но свет мой не в силах разогнать тьму вокруг меня, только накаляет ее нестерпимо, и я – пламя – дрожу в этой тьме… И осознаю, что совсем рядом со мной другое пламя – синее, как летний полдень, и такое же ослепительное, но не греющее, а лишь разбрасывающее вокруг себя призрачный свет синей лампы.

Я тянусь к этому другому пламени, мы осторожно соприкасаемся краями – и на границе рождается, как новая звезда, ослепительная бирюзовая вспышка, и наше биение уже попадает в такт друг другу. Отдергиваемся и снова касаемся, и вдруг – как вздох – вбираем друг друга одним неодолимым движением, и уже нет ни меня, ни его. Есть Мы – бирюзовая звезда, ослепительная и раскаленная – Свет и Сила слились в одно. И каждое дрожание лучей этой звезды, каждая пульсация света отдаются в нервах немыслимым, невозможным наслаждением, и я вижу его – свою – душу до самого дна, и нерешительность уходит, тает, как лед, заменяясь радостным изумлением… счастье, непредставимое счастье абсолютной открытости, взаимного проникновения двух душ… слов не хватает, да и не нужны слова, мы – единая нервная система…