Майк Кэрри - Мой знакомый призрак

– Феликс! – прорычал Рафи. Голос производил звуки гортанные, напоминающие замедленную стрельбу из дробовика. – Какая честь! Вот так счастье привалило, мать твою! Давай, давай, заходи, не стесняйся!

– Начнет бузить – сразу зовите, – сухим прозаичным тоном велел Пол, закрыл за мной дверь и снова повернул ключ в замочной скважине.

Я распахнул пальто и провел пальцами по карману, где лежал вистл. Буквально на сантиметр выступая из-под серой подкладки, олово сверкало, как полуостывшие уголья. Увидев вистл, мой приятель напряженно вздохнул.

– Сыграешь что-нибудь? – шепотом попросил Рафи, и это был действительно Рафи, а не Асмодей, завладевший его голосом.

– Рад тебя видеть, дружище! – проговорил я. – Да, через пару минут что-нибудь сыграю. Надеюсь, ты успокоишься или хоть на время освободишься.

Лицо друга тут же изменилось, словно растаяло, а потом застыло в отвратительной усмешке.

– Да пошел ты со своими надоедами! – огрызнулся совсем другой голос.

Конечно, я знал: легко не будет. Я чувствовал себя солдатом, выпрыгнувшим из окопа на нейтральную зону: сел напротив Рафи и, копируя его позу, положил ногу на ногу. Достав из кармана пальто письмо, развернул его и показал.

– Написал его ты. – Акцепт на «ты» намеренный. Несмотря на то, что я скатал Карле, в том, что автор послания не Рафи, а вселившийся в его тело пассажир, стопроцентной уверенности не было, а выяснить хотелось.

Рафи несколько секунд изучал письмо со спокойным, слегка изумленным видом. Потом между его пальцами полыхнуло пламя и, охватив мятый листок с четырех углов сразу, уничтожило одним-единственным пш-ш! тепло которого я ощутил даже со своего места. Распластав ладони, Рафи высыпал черный пепел на пол.

– Ты написал, я совершаю ошибку, – с каждой секундой все больше поддаваясь пессимизму, напомнил я. – Какую ошибку?

Рафи снова взглянул на меня, и наши взгляды пересеклись. Обычно у моего друга глаза карие, но сейчас были влажного черного цвета, будто в них стояли чернильные слезы.

– Ты займешься этим делом, – прохрипел Асмодей, – и оно тебя убьет.

3

С Рафаэлем Дитко я познакомился, когда, стремительно катясь по наклонной, почти достиг дна. В ту пору мне было девятнадцать, я учился на первом курсе Оксфорда и бездумно пытался получить степень бакалавра по английскому только потому, что он был моим любимым предметом в школе, и еще потому, что отец трудился на верфях и фабриках не для того, чтобы дети пошли по его стопам.

К девятнадцати годам я уже успел пропитаться отчаянием и нигилизмом. Чем больше я видел грустных, отчаявшихся мертвецов, цепляющихся за жизнь, словно нищие за порог модного ресторана, тем мрачнее и безнадежнее представлялся мир. Казалось, если бог есть, он либо психопат, либо ублюдок: никто достойный уважения не создал бы вселенную, где сначала разрешают погреть руки у огня, а потом отправляют на вечное прозябание в холоде и мраке. Даже когда удавалось забыть маленький перепуганный призрак сестренки Кэти и то, как беспардонно я выставил его за дверь, жизнь не выглядела достаточно привлекательной, чтобы ею интересоваться.

Двадцатидвухлетнего Дитко прислали по студенческому обмену из Чехословакии, что в ту пору было редкостью («ату пору» – значит в беззаботные восьмидесятые, на самой заре героического капитализма). Темноволосый темноглазый Дитко казался внебрачным сыном архангела и индийской танцовщицы и презирал предпринимательский угар, которым заразились почти все его сокурсники. К черту престижную работу в Сити! К черту пенсию в тридцатилетнем возрасте! Жизнь, любовь, смерть – экспресс Рафи несся через эти станции на такой безудержной скорости, которая просто не поддавалась расчетливому планированию.

Примерив самолюбование поколения Тэтчер, Дитко превратил его в нечто иронично-изящное. Да, он уводил у своих лучших друзей девушек, курил их травку, опустошал холодильники, зато воздавал им, то есть нам, сполна, позволяя наслаждаться жизнью и дышать полной грудью. Ненавидеть его за это не мог никто, даже женщины, которых он перебирал, словно безделушки на ярмарочном лотке. Даже Пен, для которой он стал первым и, судя по всему, последним.

Иногда я думаю, как сложилась бы жизнь Дитко, не повстречай он меня. Вообще-то оккультизм увлекал его и до нашего знакомства, но в чисто теоретическом аспекте: Рафи был слишком несерьезным, дерзким и проницательным, чтобы искренне верить в потусторонний мир. Однако во время наших пьяных бесед о мертвецах – тех, которые не уходят, и тех, которые возвращаются, – пустой интерес перерос во что-то более глубокое.

Даже усмиряя мой горький атеизм собственным агностико-эпикурейским учением (попробуй и увидишь; не кипятись; лови красоту), Рафи слушал рассказы о лондонских призраках с явно нездоровым энтузиазмом. В молодости я был слишком глуп и эгоистичен, чтобы понять, какую искру разжигаю в его сердце.

В начале второго курса я бросил университет и отправился в бесцельное, зато очень увлекательное кругосветное путешествие автостопом, занявшее четыре следующих года моей жизни. Рафи стал идейным вдохновителем путешествия: направлял, защищал, разжигал синее пламя, то есть практически спасал мне жизнь. Однако встретились мы лишь через два года после моего возвращения; к тому времени Дитко превратился в одного из завсегдатаев малоизвестных книжных магазинов, готовых отдать последний пенс за листок из блокнота Алистера Кроули.

Мы выпили пива в «Ангеле» на Сент-Джайлз-хай-стрит… Увы, для меня вечер оказался тягостным и угнетающим. В Рафи я прежде всего любил умение наслаждаться и управлять жизнью, к которому хотелось приблизиться и по возможности перенять. Сейчас же он говорил только о смерти, как о состоянии, цели, направлении, источнике всего сущего и так далее. Дитко сказал, что учится на некроманта, а мне стало смешно: даже если кто-то видит мертвых и умеет с ними разговаривать (к тому времени я встретил пять способных оккультистов и слышал еще о парочке), от смерти-то все равно не уйти. Смерть как черта, каждому в свое время придется ее пересечь. Мы все двигаемся в одном направлении. Ни разу не слышал, чтобы кто-нибудь бросился назад в попытке замедлить или остановить процесс. Естественно, чушь несусветная: просто тогда зомби были практически неизвестны, и я ни с одним из них не сталкивался.

Однако Рафи лишь отмахнулся. Он что-то такое открыл, и это открытие могло в два счета сделать ненужными все мои умения.

– Даже быстрее! – заявил Рафи, с дикой усмешкой щелкая пальцами прямо перед моим лицом. – Ты угощаешь, Фикс!

Я угостил, то есть оплатил все семь кружек, но в конечном итоге это меня обрадовало. Хоть в чем-то Дитко не изменился: все тот же элегантный паразит, умеющий обирать так, что даже благодарность чувствуешь. Может, несмотря на всю болтовню о некромантии, самая его суть сохранилась? Может, увлечение проходящее, и Рафи загорится чем-то новым?