Елена Кочешкова - Болтливые куклы

Дородный, но не особенно страдающий от избытка лишнего веса, Дабу Реа неспеша, с наслаждением потягивал горячий чай из маленькой фарфоровой чашки.

— Садись, — похлопал он подушку рядом с собой. И Шен Ри послушно сел. — Ешь, — Дабу придвинул к нему блюдо со сладостями. — Вечно вы, малявки, тощие и недокормленные. Тебе что, еды не дают вдоволь?

Под хмурым, будто бы сердитым взором главного распорядителя Шен Ри почувствовал себя и вправду маленьким, точно ему снова пять лет.

— Я ем досыта, — ответил он почтительным голосом, каким младший должен разговаривать со старшими, глубоко уважаемыми людьми. — Благодарю вас за заботу, господин Дабу.

Взгляд на блюдо Шен так не поднял, равно, как и на самого распорядителя.

— Давай, давай, не изображай тут целомудрие, маленький проходимец! — Дабу властно указал большим толстым пальцем на блюдо. — Ешь, я сказал!

Робко, почти через силу Шен Ри протянул руку к лакомствам и, не задумываясь, взял один из розовых пряников. Такие когда-то приносила в переднике старая Куу…

Оказалось, их вкус не изменился. Яркая вспышка — нет, даже не воспоминаний — ощущений детства пронзила сердце изгнанника рода Ри.

— Так вкусно… — прошептал он, закрыв глаза. — Спасибо, господин Дабу.

— Бери еще.

Куда там… Шен даже этот пряник не доел. Положил аккуратно на край изящного наборного столика и покачал головой. Он боялся, что заплачет, и потому снова не поднимал глаз.

— Да… — задумчиво протянул Дабу Реа: — Ты и впрямь настолько странен, насколько о тебе говорят наставники. Что ж, не будем тянуть и говорить о пустяках. Я позвал тебя по делу. Думаю, ты и сам это понимаешь. Расскажи-ка мне, дитя, часто ли ты танцуешь роли, которых тебе никто не доверял?

Шен Ри почувствовал, как его дыхание стало быстрым и горячим. Страх уколол его в самую средину груди, а потом отразился где-то в правой пятке. Той самой, которую последние восемь лет украшал символ журавля.

— Нет, господин распорядитель, — еле слышно сказал Шен, — не часто. Редко… Я… я…

— Ты! — сердито воскликнул Дабу Реа. — Ты, глупый мальчишка! Тебе известно, что это большая дерзость?

Слова старшего падали на голову Шен Ри, как тяжелые острые камни. И сквозь пелену страха он едва ли мог расслышать, что гневные нотки в голосе в голосе распорядителя не так уж и страшны на самом-то деле.

— Глупый, глупый мальчишка… — вместо того, чтобы позвать слуг и велеть им срезать клеймо с пятки негодного актера, Дабу вздохнул и налил чаю во вторую чашку. — Выпей и успокойся. Я не собираюсь тебя наказывать. Я лучше накажу Хо и всех остальных, кто внушил мне, что ты слишком мал для больших ролей. Нет, Лунной Девой тебе быть, конечно рановато. Но вот ее сестрой уже можно. С завтрашнего дня начнешь репетировать с основным составом. Я уже отдал распоряжение твоим наставникам. Хватит прятать свой дар от зрителей.

Шен Ри мог бы подумать, что ослышался или впал в грезы, но горячий чай обжигал его ладони сквозь тонкий, почти прозрачный фарфор. И нежный перезвон ветряных колокольчиков за плотно закрытым бумажным окном напоминал о том, что все реально. Все происходит наяву. Он не смог унять дрожь в пальцах, когда поднес чашку ко рту, но Дабу сделал вид, что не заметил этого.

— А вот твой белый дружок заслуживает хорошего наказания, — Дабу невозмутимо откусил рисовый шарик. — Но на этот раз я, так и быть, закрою глаза на его выступление. В конце концов, правил храма он не нарушал… А его, гм, особенности ума, мне в целом давно известны. Очень одаренный юноша, но, боюсь, плохо кончит, если не образумится. Ты ему это передай. Так, на всякий случай. А сладости с собой забери, пусть порадуется. Его, как я посмотрю, мало что здесь радует…

Когда онемевший от всех этих новостей Шен Ри уже стоял на пороге с нелепым подносом в руках, главный распорядитель вдруг добавил ему в спину: — И сообщи этому страдальцу, что уже через полгода, когда он получит статус старшего актера, у него появится возможность прекрасно разнообразить свою жизнь выходами в свет, ЗА пределы храма. Надеюсь, это известие не лишит его остатков разума. И благоразумия.

Дабу Реа не обманул — не прошло и полугода, как Зар оказался за пределами храма. Шен Ри сам проводил его до Южных ворот, а потом, глубоко впечатленный произошедшим, вернулся в свою комнату.

Он и раньше знал, что по достижении статуса взрослого актер имеет право на выходы 'в свет', но никогда не задумывался о возможности самому оказаться за пределами храма. Ему всегда казалось, что эта возможность недосягаемо далека. А теперь Шен осознал, что грань, отделяющая замкнутую храмовую жизнь от чего-то большего придвинулась почти вплотную…

Наверняка, Зар волновался, впервые собираясь выйти в открытый мир, но он ничем этого не выдал. Смиренно взял от слуг неприметную городскую одежду, покрыл лицо пыльной пудрой, а затем заплел свои диковинные волосы в несколько тонких кос и спрятал их в высокий тюрбан. Надев на ноги дешевые деревянные туфли, он уже ничем не отличался от обычного южанина-простолюдина, каких полно в Таре.

В тот день представлений не было, а репетиция для младших актеров окончилась довольно быстро, поэтому Шен Ри оказался предоставлен самому себе. Впервые за долгие годы он не обрадовался свободному времени, а испытал настоящее мучение. Ждать без дела было почти невыносимо, а думать о чем-либо еще, кроме Зара и его первой прогулки по городу, Шен просто не мог.

Строгие правила храма обязывали служителей Великой Богини возвращаться до полуночи — прежде, чем прозвенит последний гонг, и все ворота будут закрыты.

Зар вернулся за несколько мгновений до гонга. Шен Ри, взволнованно ждавший его у Южных ворот, уже почти отчаялся увидеть друга, но в последнюю минуту тот ворвался в полуприкрытую дверь и устало рухнул прямо под высокой храмовой стеной. Его тюрбан был наполовину размотан, деревянные туфли потерялись, на ногах виднелись свежие ссадины.

Но Зар улыбался. Широко, от уха до уха. А услышав удары гонга, он громко и радостно рассмеялся.

Шен Ри хотел броситься ему навстречу, но передумал и тихо скрылся в темноте сада, не желая мешать этому триумфу. Его собственное сердце в эти минуты, неизвестно отчего, вдруг наполнилось горечью и болью. Спрятавшись в самой глубине сада, там, где он когда-то укрывал от чужих глаз плачущего Хекки, Шен позволил этой боли уйти прочь вместе со слезами. Когда их долгий — слишком долгий — поток иссяк, Шен Ри еще несколько минут просто лежал в высокой мягкой траве и смотрел на луну.

Луна была прекрасна — как всегда.