Эхо старых книг - Барбара Дэвис
Мрачно киваю, салютуя джин-тоником.
– Похоже, вы хорошо об этом подумали. Я имею в виду, о том, кто виноват в нынешнем тяжелом положении вашей страны. Розены и им подобные.
Он морщится, как будто я сказал что-то глупое.
– Разве это требует каких-то особых размышлений? Кто еще, по-вашему, стал причиной этой чертовой катастрофы? А теперь нас пытаются обанкротить чужой войной. Им это удастся, если мы не подсечем их под колени. Им и коммунистам с головорезами из профсоюзов. Они уже подмяли под себя Рузвельта. Следующим будет Конгресс, попомните мои слова.
Его слова имеют привкус вторичности, как будто ученик изображает директора школы, и я подозреваю, что он просто как попугай повторяет чужие высказывания. Вероятно, потому что никогда не удосуживался думать своей головой. Разумеется, держу эту мысль при себе, как и все другие мои подозрения. Голди устроила наше приглашение на эту напыщенную вечеринку не для того, чтобы увидеть, как меня выведут отсюда за ухо.
Тедди, выплюнув последние политические тезисы, резко переходит к более общим вопросам и в конечном итоге заводит разговор о лошадях и поло. Не то чтобы я удивлен. Могу держать пари, это единственные темы, по которым у него в самом деле есть собственное мнение. Однако, видимо, когда ты так богат и красив, как молодой Тедди, не нужно быть умным. Мир всегда будет благосклонен к Адонису с трастовым фондом, каким бы он ни был тупым.
Терплю общение с Тедди достаточно долго, чтобы дождаться знакомства с некоторыми из его друзей – точнее, из друзей его отца, с которыми мне было бы полезно заиметь связь, – так что наш разговор нельзя назвать совсем уж пустой тратой времени. В конце концов, за связями я сюда и пришел. Когда темы начинают иссякать, указываю на свой пустой стакан и, принеся извинения, оставляю их, не зная, кого презираю больше: его – за то, что он полный дурак, или тебя – за то, что ты сочла возможным выйти замуж за человека, который явно тебя не достоин.
Едва я налил себе еще выпивки, хозяйка зовет нас к столу. Притворяюсь удивленным, что мы с тобой сидим рядом друг с другом. По правде говоря, это не случайность, как и тот факт, что Тедди усадили за противоположным концом стола, как можно дальше от нас. Голди сидит бок о бок с ним и, чтобы занять его, открыто флиртует. Смотрю, забавляясь, когда она кладет одну из своих усыпанных драгоценностями рук на предплечье Тедди и склоняет к нему голову, что-то шепча ему на ухо.
Тебе явно не по себе, твой взгляд постоянно обращается к их краю стола – опять же, незаметно для других, но не для меня. Наконец за супом мне удается привлечь твое внимание и начать разговор.
– Я был одновременно рад и удивлен, – говорю я со своей самой обаятельной улыбкой, – обнаружив, что сижу рядом с почетным гостем.
– С одним из них, – отрывисто отвечаешь ты. – Нас ведь двое.
– Да, конечно. Но мне повезло, что я сижу рядом с лучшей половиной.
Ты фыркаешь, не принимая комплимента.
– Разве вы не предпочли бы сидеть рядом со своей… дамой? Уверена, она по вам ужасно скучает.
– Ох, вряд ли. – Вежливо улыбаюсь, многозначительно глядя на конец стола, где Голди и Тедди прекрасно поладили. – По-моему, она неплохо проводит время. И кажется, ваш жених весьма увлечен… разговором.
– Не сомневаюсь, что она блестящая собеседница.
Твое замечание пропитано ядом, и я изо всех сил стараюсь не рассмеяться.
– Конечно же, вас не беспокоит, что Тедди падет жертвой чар Голди?
Ты кладешь ложку на стол и холодно смотришь на меня.
– Не смешите. Едва ли она во вкусе Тедди.
Мне очень хочется заметить, что Голди, громкоголосая и дерзкая блондинка, в точности соответствует вкусу Тедди и что он недостаточно хорош ни для нее, ни для тебя. Однако сдерживаюсь. Верно одно из двух: либо ты мне не поверишь, либо и без меня знаешь, что я прав.
– А кто в его вкусе? – говорю вместо этого. – Вы?
Твой взгляд снова скользит в тот конец стола, обдает сидящую там парочку ледяным холодом.
– По крайней мере, не женщина, которая называет себя Голди. Это кличка для спаниеля. Или псевдоним для актрисы водевиля.
Прячу улыбку, забавляясь твоей язвительностью.
– Это из-за ее золотистых волос. Когда она была маленькой, отец называл ее Голдилокс. Вот прозвище и прилипло.
– Трогательная история. Полагаю, она сама вам ее рассказала?
– Угадали. Похоже, они с отцом были довольно близки. А вы? У вашего отца есть для вас ласковое прозвище?
– Я никогда не была любимицей отца. Эта роль досталась моей сестре.
Твое холодное безразличие исчезло, обнажив эмоции, оставленные какой-то детской травмой. Никак не ожидал, что меня пригласят в эту дверь – по крайней мере, не так скоро, – но не собираюсь упускать возможности.
– А как он называл вашу сестру?
– Сокровище. Он называл ее «мое сокровище».
В твоем голосе – звон разбитого стекла, которого, как ты надеешься, я не услышу. Как я могу его не заметить, когда вдруг, несмотря на гул общего разговора, мы словно оказались в комнате одни? Вино развязало тебе язык, и в этот момент откровенности я испытываю одновременно неловкость и озарение. Вот наконец передо мной настоящая Белль – та женщина, которая, как я подозревал с самого начала, скрывалась за фальшивыми улыбками. Которая не управляется шестеренками и рычагами. Именно в это мгновение, с этим мимолетным замечанием, когда завеса упала, и ты ненадолго обнажилась, я понимаю, что на самом деле пропал.
Черт тебя побери!
Когда переходим к рыбному блюду, я меняю тему и говорю, что вдали от дома все кажется вкуснее.
– Или, может быть, это потому, что из-за войны у нас в Англии стал такой скудный рацион. Продажа сахара, масла и бекона теперь ограничена карточками, и, ходят слухи, если дело затянется, то карточки введут и на другие продукты. Надеюсь, США будут лучше подготовлены, чем мы.
– Мой отец говорит, что на этот раз нас втягивать не будут. Прошлая война научила нас не лезть в Европу. Тедди тоже так считает.
– А вы что думаете?
Ты дергаешь плечами в слабом намеке на пожатие.
– Я об этом не думаю. Совсем.
Твой ответ меня раздражает. Такое равнодушие, как будто я спросил о какой-то абстрактной математической задаче.
– Слишком заняты?
– С женщинами обычно не советуются по поводу войн. Мы посылаем наших мужей, братьев и возлюбленных умирать, заботясь о доме в их отсутствие, затем о том, что от них осталось, когда они вернутся домой – если они все же вернутся, – но нас редко спрашивают, что мы
