Эхо старых книг - Барбара Дэвис
Твое лицо на миг каменеет, когда ты замечаешь меня среди гостей, не так, чтобы другие обратили внимание, но я это вижу и улыбаюсь, когда ты возобновляешь обход комнаты – холодное пламя в оловянно-сером шелке, плывущее между нарядно одетых людей. Время от времени ты останавливаешься, затем идешь дальше, оставляя за собой след прохлады.
Люди используют выражение «перехватывает дыхание» – я и сам употреблял его не раз, – но, когда я смотрю на тебя из-за стакана с сильно разбавленным джин-тоником, до меня доходит, что я никогда по-настоящему не понимал его значения. То есть до тех пор, пока вдруг не обнаружил, что мне нечем дышать.
Ты окутана искристым светом, как будто лучики прилипли к твоей коже, и на мгновение мне чудится, что прохлада поднимается от тебя серебристыми волнами, словно жаркое марево над тротуаром летом. Чувствую себя полным дураком, влюбленным мальчишкой. Абсурд, поскольку я давно не мальчик. И все же не могу отвести взгляд. Ты – лед и сталь в обрамлении холода, но это оказывает на меня противоположный эффект: влечение к тебе настолько сильное, что оно кажется опасным.
Быть рядом с тобой нужно для дела, напоминаю я себе. Это средство достижения цели. Однако работе не полагается вызывать такого приятного волнения. Или ввергать в такое смятение. Моя задача требует определенного уровня отстраненности, умения держаться в стороне, наблюдать на расстоянии. Цепкий взор, холодный рассудок и всегда, всегда выдерживать образ – таково призвание, для которого я особенно хорошо подхожу. И вот я стою здесь и смотрю тебе вслед, а в глазах у меня туманится.
Ты сбиваешь меня с толку, превращая все мои намерения в пыль. Я почти забываю, что приглашен сюда не просто так, ведь иначе наши пути никогда бы не пересеклись. Последняя мысль ударила, как молния. Осознаю вдруг, что я мог быть избавлен от того, что дальше неизбежно произойдет. Я – мотылек в плену холодного пламени, сгоревший еще до того, как игра началась.
«Следует быть более осмотрительным», – повторяю я себе, но я уже слишком зачарован, чтобы соблюдать осторожность… и да, признаюсь: уже слишком влюблен.
Хозяйка дома, проявляя гостеприимство – или, возможно, просто следуя какому-то условленному плану, – берет под руки меня и Голди и ведет нас по комнате, представляя своим друзьям, пока мы наконец-то не оказываемся лицом к лицу с почетными гостями.
Твой Тедди – сама любезность, улыбается нам и кивает. Ты держишь его под локоть, но это показной жест, демонстрация солидарности, а не любви. Или, может быть, это инстинктивное желание защитить себя от невидимого электричества, проходящего между нами? Хотя, возможно, я просто вижу то, что хочу видеть, и вы двое на самом деле без ума друг от друга, и тебе с ним далеко не так скучно, как я вообразил в тот первый вечер.
Тебе удается изобразить улыбку, когда нас знакомят, – опять та же фальшивая улыбка, но даже она исчезает, когда миссис Уиттиер представляет вам Голди. Тут наша хозяйка ускользает, оставляя нас вчетвером. Мы неловко пытаемся продолжать разговор. Твой взгляд замирает на усыпанных драгоценностями пальцах, лежащих на моем рукаве, затем скользит к довольно пышной груди, прижатой к моей руке. И ты сдерживаешься, чтобы не скривить губы от отвращения.
Ты смотришь мне в глаза, одна твоя темная бровь слегка приподнимается. Полагаю, этот взгляд призван меня пристыдить. Однако стыдиться мне нечего. Сдержанно киваю, прежде чем извиниться и отойти. Твой взгляд сверлит мою спину, пока мы с Голди идем прочь, и я кожей чувствую твою досаду. Ты рада избавиться от меня, и в то же время раздражена тем, что от вас двоих так публично отмахнулись. Новая для тебя ситуация, в чем я совершенно уверен.
Позже мне удается переговорить наедине со златовласым Тедди. Я провел небольшое расследование и многое о нем знаю. Теодор, коротко – Тедди. Второе имя – Лоуренс, как у его отца и деда. Родился 14 апреля 1917 года. Половину одиннадцатого класса проучился в школе Браунинга и успел попасть в команды по трем видам спорта до своего внезапного и окруженного недомолвками ухода. Последние полтора года учебы в старших классах прислуживал священникам в католической школе «Иона», прежде чем перебрался в Принстон, где отличился в качестве капитана команды по поло, а также укрепил свою репутацию распутника и гуляки. Лошади были не единственным увлечением Тедди в те дни – интересно, в курсе ли ты? И встал ли он на путь исправления?
Когда я подхожу, он что-то себе наливает. Виски, по-моему. И, судя по стеклянному блеску его серо-зеленых глаз, далеко не первую порцию. Когда я протягиваю руку, он сверкает зубами, притворяясь, что помнит меня. Поздравляю его с удачным выбором невесты, просто чтобы растопить лед, затем перевожу разговор на политические новости. Что он думает о вступлении США в военные действия в Европе? Как он относится к тому, что Рузвельт тянет время, несмотря на неоднократные просьбы Черчилля о помощи? Как смотрит на то, что Виши сдал Париж немцам?
Мгновение он хмурится, глядя в свой уже почти пустой стакан, потом снова поднимает взгляд. Моргает влажными осоловелыми глазами, двигает огромной челюстью, подыскивая нужный ответ. Тишина начинает становиться неловкой, когда он наконец находит слова.
– Я бы сказал, французишки на этот раз сами должны разобраться и не втягивать нас в свои войны. Если хотите знать мое мнение, американцам следует больше беспокоиться о том, что творится здесь, у нас под носом, чем о том, что происходит по ту сторону Атлантики.
Как раз за этим я и пришел. Стараюсь выглядеть безразличным.
– А конкретнее?
– О деньгах, конечно. О том, кто их контролирует. Если мы не будем осторожны, то скоро окажемся в полной власти ублюдков – если уже не оказались.
– И кто же эти ублюдки?
– Стайны. Берги. Розены. Выбирайте.
Он, конечно, имеет в виду евреев.
– Все они?
Тедди медленно, с усилием моргает, не заметив моего сарказма.
– Ну во всяком случае те из них, кто богат. А таких большинство. Зарабатывают деньги на всех остальных, вместо того чтобы честно работать. Скупают все, что попадается под руку.
Ирония момента почти невыносима. Приходится стиснуть зубы, чтобы не напомнить, что сам он ни дня в жизни не работал, а его семья владеет акциями половины железных дорог, нефтяных компаний и верфей в Соединенных Штатах, не говоря уже о многих милях недвижимости на Восточном и Западном побережьях.
Его лицо наливается яростью и багровеет от усилий, необходимых, чтобы связать вместе столько предложений.
