Марина Колесова - В плену королевских пристрастий

— Папа, я раскаиваюсь в том, очень… — сын сам подошел к нему.

— Нет, — Грегор отбросил ремень, — я не ремнем, я тебя плетью сейчас выпорю и так, чтоб не встал. Римма, — он обернулся к жене, — А ну быстро плеть принесла!

— Грегор, — Римма шагнула к нему и схватила его за руку, — он сам, он сам пришел и во всем признался… он виноват, конечно, очень виноват, но он ведь сам пришел и раскаивается в том.

— Да ты понимаешь, что он натворил? Получается, мы обманули самого игумена монастыря.

— Ты сходишь с ним к нему и все вернешь. Он согрешил, но Господь прощал и нам велел. Порка ему, конечно, не повредит, лучше будет помнить, что поступать так нельзя, только не в сердцах бей. Я могу и плеть принести, только ты охолонись и постарайся ума ему вложить, а не покалечить.

— Что ж, ты дело говоришь, жена, — Грегор нервно сглотнул, подобрал с пола ремень и перевел взгляд на стоящего перед ним и испуганно потупившегося сына, — Иди, вон на лавку в углу ляг.

Сын, молча, прошел в угол и там лег на лавку.

Когда Грегор опустил ремень и разрешил сыну встать, тот, подтянув штаны, достал из кармана еще четыре золотые монеты и выложил их на стол.

— Это ваши, пап.

— А это еще откуда? — Грегор со злобой схватил сына за плечо и заглянул ему в глаза, — Это ты где украл?

— Это я не крал, это тот монах, что Алину искал, дал мне. Сказал, что дал бы пять, если б не крал я того золотого у вас, а так даст только четыре.

— Так ты признался ему в том, что украл?

— Ну да… Вернее он сам услышал, когда нашел нас с Алиной, она как раз ругалась на меня за то, что украл я… кричала, даже ногами топала, велела немедленно идти все вернуть и признаться, что украл… а тут он как раз и вышел. Велел ей успокоиться, а потом дал эти четыре золотых и велел их вам отдать, но лишь после того как накажите меня за то, что тот украл.

— Так ты это для нее украл золотой?

— Ну да… она боялась в монастырь возвращаться из-за того, чтоб Малыша ее не выгнали, а ее там не оставили. Сказала, если отец-настоятель велит ей то, она не сможет перечить, и Малыш погибнет… Ну и когда я узнал, что монах за ней пришел, да еще за ее поимку герцог деньги назначил, понял, что уходить ей надо, вот деньги для нее и украл. Потом в лавке продукты купил, чтоб разменять деньги… Ей бы кто стал золотой менять? Подумали б, что украла… да и продукты ей бы пригодились.

— Так ты знал, где она?

— Знал… Она, когда провожал я ее, сказала. Она за реку, в старый заброшенный скит ушла. Она там уже жила… ну до того как мы позвали ее к себе.

— Это она в лесной землянке у дальнего озерца жила? — ахнул Грегор.

— Да, пап, там, — кивнул сын, — я навещал там ее.

— Что ж ела-то там она? Или ты продукты для нее воровал? — Римма укоризненно посмотрела на него, — Неужели попросить не мог?

— Да ничего я не воровал, мам. Я впервые украл вот сейчас, да и то, только потому, что испугался, что заставят ее вернуться и Малыш погибнет… К тому же за нее это были деньги, вот я и подумал, что пусть будут лучше для нее, чем за нее. Так и сказал ей. А она еще больше разозлилась, сказала, что красть ни для кого и ни по какой причине нельзя, и если к тому же, это деньги герцога, она вообще их ни за что не коснется, даже если бы вы ей сами их предложили. Злая такая стала, глаза сверкают, я и не видел ее такой никогда. Причем на меня за деньги ругалась, а сама спокойно зайцев, что Малыш притаскивал ей, и сама ела и меня угощала, хотя графские они. А когда сказал я ей, в самом начале про то, лишь усмехнулась: Это, — говорит, — честь для графа, если я его зайца съем.

— Ну надо же… — Грегор усмехнулся, — , гляди-ка, Рим, а герцогиня-то наша еще с тем характером… и видно с отцом у них действительно коса на камень нашла… А про зайцев, сын, это она правду сказала. Это честь для графа.

— Пап, ты о ком это? И почему это честь для графа, что Алина ела его зайцев?

— А потому, что никакая она тебе не Алина, а Ее Светлость, наследная герцогиня Алина Тодд.

— Пап, ты шутишь? — глаза Арни изумленно распахнулись.

— Нет, не шучу, сынок, ты наследную герцогиню в навоз столкнул и обзывал грязной побирушкой.

— Этого не может быть… — Арни недоверчиво покачал головой.

— Может, Арни, может, — вновь усмехнувшись, кивнул отец, — Только ты лучше помалкивай о том, кто у нас жил, и как ты себя вел с ней, если не хочешь, чтоб герцог велел казнить нас всех или в подвалы свои упечь…

Выслушав рассказ игумена о том, что произошло с Алиной, мать Калерия посоветовала ему ни о чем не расспрашивать ее, раз она не хочет ничего рассказывать, и добавила: — Девочка ни в чем не согрешила, каяться ей не в чем, так что не настаивайте, Отче. Захочет, сама расскажет, а пока ей видно не особо приятно вспоминать об этом.

— Кажется мне, матушка, — покачал головой игумен, — что думает она, что ругать ее буду, что недостойно себя вела она… хоть, на мой взгляд, вела она себя очень достойно…

— Достойно скорее монахини, чем будущей герцогини… Она понимает это, поэтому и молчит. Она не хочет слышать от Вас ни одобрения своим действиям, ни осуждения…

— Почему?

— Одобрив ее поведение, Вы покажите ей, что не воспринимаете ее как будущую герцогиню, а осудив, дадите понять, что для Вас в первую очередь важен ее будущий титул, а не ее душа. Она, видимо, сама не разобралась в своих чувствах, поэтому и Ваше мнение услышать боится. Не торопите ее, и не говорите, что все знаете. Время все расставит по своим местам. Кстати, Отче, теперь, когда Алина вернулась, благословите обет молчания принять. Вы знаете, необходим он мне, чтоб перестать стараться чужие грехи изжить, а сосредоточиться лишь на своих.

— Кто ж тогда сестричество возглавит, матушка?

— Сестра Серафима. Она справится. А Лидия келейницей Вашей станет.

— Что ж, тогда благословляю, — отец-настоятель осенил ее крестным знамением, и мать Калерия отказалась от всяких разговоров на долгие годы.

11

Герцогиня Алина Тодд остановила карету у стен монастыря, вышла, перешла по подъемному мосту к его воротам и постучала.

— Кто там? — в воротах распахнулось маленькое окошечко, и через него кто-то поглядел на герцогиню.

— Герцогиня Алина Тодд. Вот бумаги, подписанные Его Величеством королем, позволяющие мне навещать дочерей, — Алина подала в окошко свернутые в трубочку грамоты.

Бумаги исчезли в окошечке, и оно захлопнулось. Герцогиня осталась ждать у ворот. Ждала она достаточно долго, наконец, в воротах открылась небольшая, дверка и выглянувшая невысокая монахиня с очень суровым выражением лица тихо проговорила: — Входите, мать-настоятельница позволила.