Юрий Никитин - Истребивший магию

— Эту женщину зовут Барвинок, — сказал Олег, — она очень умелый лекарь, так что, если что, обращайтесь. Я бродячий волхв, странствую и познаю мир. Ночлег нам не нужен, зря не беспокойтесь. Но чуточку перекусить… не откажемся.

Мужик сказал с широкой улыбкой:

— Давно у нас гостей не было… Дабрава! Заканчивай, не мне же подавать на стол!

Появилась улыбающаяся хозяйка, уже немолодая, но сочная и свежая женщина, с располневшим телом, однако ловкая и быстрая, умело и без суеты расставила тарелки. Кондрат тут же достал кувшинчик с вином, Барвинок бросила на волхва победный взгляд, Олег сделал вид, что не заметил, а когда отхлебнул из своей чашки, со злорадной улыбочкой показал ей взглядом на ее чашку.

Она сделала осторожный глоток, вино совсем слабое, скорее даже не вино, а чуть-чуть перебродивший виноградный сок. Ну и что, ответила она злым взглядом, все равно это вино, а оно сродни магии: уводит от забот и дает возможность помечтать о том, чего не бывает…

Несмотря на уговоры хозяев остаться на ночь, Олег отказался, и вскоре они шагали за околицу прямо в разгорающийся закат, на редкость кровавый, когда пурпуром залито полнеба, облака двигаются с трудом, отяжелевшие, как белые тряпки, пропитавшиеся кровью, а солнце разбухло втрое, остывшее настолько, что на нем можно рассмотреть темные пятна.

— Что-то ты плохо ела, — заметил Олег. — Желудок болит?

Она сказала сердито:

— С тобой не только желудок испортишь. И вообще… аппетит отбил.

— Снова я виноват, — протянул он. — Что за жизнь…

— А кто еще? — удивилась она. — Конечно, ты во всем виноват.

Он подумал, сказал неуверенно:

— Ну, ты малость преувеличиваешь… Черепаху я не дразнил, только посмотрел, как она там в Мировом Океане… И Атлантиду не я, а Мрак… Ладно, скоро все решится.

Она украдкой поглядывала на него, иногда готова была убить на месте, и тут же сердце сжималось от жалости. Волхв измучен, явно ночь без нее не прошла даром, почти выбивается из сил, но перед женщиной ни один мужчина не выкажет слабости, и вот упрямо идет впереди, бледный до синевы и с запавшими глазами…

Яркие краски в небе потускнели, мир затих, на землю пала призрачная вуаль лунного света. Сама луна налилась жестяным блеском и с подозрительной настойчивостью двигалась вместе с ними, изредка ныряя за темные верхушки деревьев.

Серебристые тени соскальзывали с ветвей и усеивали пестрыми пятнами дорогу. Сильно и пряно пахла свежая зелень, под ногами сочно похрустывала трава, потом ее сменило легкое поцокивание мелкой гальки.

Она косилась на его лицо, устал, но смотрит вперед, лицо суровое, мужчине обязано нравиться вот так переться куда-то в ночи, оставив за спиной спокойный и сытый ночлег, накрытый стол, а он должен считать, что все замечательно, когда ветер в лицо, ночные звезды и постоянно ныряющая за темные верхушки деревьев серебряная луна.

— Почему ты такой? — спросила она с болью в голосе. — Ты станешь самым ненавидимым человеком на свете!

— Зато тебя будут восхвалять, — буркнул он, — как же, борец со злом!.. Хотя, думаю, тебя можно бы восхвалять и за другие достоинства.

Она спросила подозрительно:

— Это какие?

Он на ходу оглядел ее с головы до ног, будто выставил голой на продажу.

— У тебя неплохая фигура. Ноги, правда, длинноваты… зато вымя… ого… в порядке… ты ничего туда не подкладываешь?

Она вспыхнула до корней волос, голос сорвался от крайнего возмущения на жалобный писк:

— Вымя?.. Вымя?.. Ты сказал «вымя»? Я что, корова?

— Скорее коза, — сказал он великодушно.

Она смотрела расширенными глазами. Вид у него был такой, будто не оскорбил ее, а сделал комплимент.

— А ты — свинья, — заявила она. — Большая рыжая свинья.

Он подумал, предположил в задумчивости:

— Тогда уж кабан?

— Ну кабан! — крикнула она.

Он снова подумал, кивнул.

— Вот теперь правильно. И тебя, оказывается, обучать можно.

Она тяжело вздохнула.

— Ну почему так? Почему мы… вместо того чтобы… почему воюем, как двое родителей, что не поделят чадо?..

Он ответил сумрачно:

— Я хочу воспитывать его через труд, упорную учебу, а ты забегаешь вперед и убираешь все камешки с дороги, уговариваешь сесть и отдохнуть, постоянно суешь лакомства!.. Во что ты превратишь такого ребенка?

— В доброго и отзывчивого! — парировала она. — А ты хочешь воспитать какого-то угрюмого зверя? Который везде видит препятствия? И всегда дерется, даже когда его не трогают?

Он промолчал, только ускорил шаг. Они шли по обочине леса, здесь светло, а луна, уже пугающе огромная, как почти всегда в полнолуние, светит резко и ярко, хочется прищуриться, будто смотришь на солнце. Вокруг нее кольцо странно призрачного света, а если присмотреться, можно рассмотреть еще одно, почти исчезающее, но упорно не выпускающее яркое кольцо и луну из плена.

Свежий ночной воздух старательно убирал мелкие капельки пота, Барвинок механически переставляла ноги, так же равнодушно поглядывала на далекие горные кряжи и темные деревья. Дважды дорогу перегораживали бурные ручьи, но Олег без остановки перепрыгивал, Барвинок ломала голову, как он по журчанию ухитряется определить, широк ли ручей и высок ли противоположный берег.

Из темноты с отвратительно пронзительным визгом выметнулась стая летучих мышей. Барвинок завизжала и закрыла лицо ладонями. Олег пробормотал озадаченно:

— Почему все колдуны так обожают летучих мышей?

— Не знаю…

— И еще кошек, — сказал он. — Как старая ведьма, так и кошатница…

Она прошипела что-то злое, но дальше пригибалась молча и все прятала лицо, а когда мыши исчезли, Олег сказал с облегчением:

— Никогда так не радовался рассвету…

На восточной части неба медленно тускнеют созвездия, но запад еще переполнен сверкающими алмазами, среди которых изредка блеснут изумруды или еще более редкий рубин. Над краем земли появилась светлая полоска, пошла шириться в небо, где вспыхнули первые облака, подожженные всплывающим из темноты солнцем.

Барвинок рассмотрела суровое лицо волхва. Щеки запали, глаза блестят лихорадочно, скулы торчат, словно не ел с неделю.

— Легче? — спросил он, не оборачиваясь.

Она крикнула в спину:

— Еще бы!

— Надо было пройти ночью, — ответил он, она с изумлением уловила новую нотку, словно он оправдывался перед нею. — Днем здесь… трудно.

— Ну, — ответила она с натужной бодростью, — если это было легко, то я и не знаю!

Дальше дорога шла достаточно прямо, что говорит о ее древности. Молодые всегда испуганно виляют, только с возрастом мало-помалу скругляют углы, вовремя замечают, как начинают пересыхать болота, и тут же срезают особо замысловатые петли.