КОНАН И ДРУГИЕ БЕССМЕРТНЫЕ - Роберт Ирвин Говард
Он видел, как с громогласным ревом, от которого, казалось, задрожали небеса, наступали рыцари; видел, как они ударили по всадникам эскорта Баязида, словно слабеющий порыв ветра, и как столпились на пологом склоне, зажатые шквальным огнем турецких лучников. Рыцари косили лучников, как свежую пшеницу, а потом бросили все свои силы против приближающейся турецкой легкой кавалерии — спахи. Легковооруженные всадники спахи метали копья и сражались как сумасшедшие, но вскоре не выдержали и расступились, рассеялись,
подобно водяным брызгам. Ак-Боджа обернулся. Далеко позади, стараясь поддержать опрометчивых рыцарей, поднимались по склону крепкие венгерские копьеносцы. Франкские всадники ринулись вперед, не думая ни о лошадях, ни о собственных жизнях, и перешли гребень горы. Со своего наблюдательного пункта Ак-Боджа видел оба горных склона горы. Он знал, что за хребтом находятся главные силы турецкой стороны — шестьдесят пять тысяч человек: янычары, страшная оттманская пехота, которую поддерживала тяжелая кавалерия — высокие воины в крепких доспехах, с копьями и могучими луками.
Теперь и франки поняли то, что уже знал Ак-Боджа: настоящая битва еще впереди, а лошади устали, копья сломаны, и сами они задыхаются от пыли и жажды.
Ак-Боджа видел, что рыцари заколебались и стали оборачиваться, отыскивая взглядом венгерскую пехоту. Но ее скрывал гребень горы. Рыцари в отчаянье бросились на врага, стараясь сломить его ряды своей яростью. Но их атака не достигла неумолимого строя противника: ливень стрел разметал христиан, и на этот раз рыцари на измученных лошадях не смогли уйти от противника. Весь первый ряд рыцарей погиб — и люди, и лошади, утыканные стрелами. Кони рыцарей, ехавших сзади, стали спотыкаться о тела павших воинов. Янычары кинулись в бой с хриплым — похожим на рев прибоя криком: «Аллах!».
Все это видел Ак-Боджа; видел постыдное бегство одних рыцарей и яростное сопротивление других. Те, что оказались пешими, объединившись и превосходя по численности турков, дрались мечами и секирами. Но они гибли один за другим, окружённые противником с обеих сторон. Опьяненные видом вражеской крови турки схватились с пехотой, появившейся из-за хребта.
И тут произошла еще одна катастрофа. Бегущие рыцари хлынули сквозь ряды валахов, разрывая их строй, и те в беспорядке отступили. Венгры и баварцы приняли на себя главный удар бешеной атаки турков, покачнулись и попятились, упорно отстаивая каждый шаг, но не в силах сдержать победоносный поток мусульман.
Теперь, внимательно разглядывая поле битвы, Ак-Боджа больше не видел сомкнутых рядов воинов с копьями и мечами. Франки сражались не на жизнь, а на смерть, отходя той же дорогой, что пришли. Часть турков повернула назад, чтобы успеть ограбить мертвых и добить умирающих. Рыцари, которые, так и не отступив с поля боя, остались живы, побросали мечи. Даже Ак-Боджа слегка вздрагивал от воплей пленных, которых добивали ратники Баязида. Вокруг бегали отвратительные проворные дервиши с пеной в бороде и безумием в глазах. Они останавливались перед каждой грудой тел и усердно работали ножами над корчащимися от боли ранеными, вопящими о милосердии. А основная часть турецкого войска сосредоточилась в тени деревьев, на дальней стороне долины.
— Эрлик! — прошептал Ак-Боджа. — Рыцари хвастались, что смогут поднять небо на острие копий, если оно упадет... и вот небо упало, а их воинство стало пищей для ворон.
Он направил коня в рощу. На поле битвы, среди одетых в латы мертвецов, его ждала богатая добыча, но Ак-Боджа пришел сюда не ради этого. Сначала ему нужно было завершить одно дело. За рощей он приметил добычу, которую не пропустил бы ни один татарин, — высокого турецкого коня с разукрашенным седлом. Пустив своего скакуна в галоп, Ак-Боджа с ходу поймал отделанную серебром уздечку. Держа на поводу норовистого жеребца, он пустился рысью дальше, прочь от поля битвы.
Неожиданно Ак-Боджа остановился посреди рощи низкорослых деревьев. Ураган сражения уже перебрался и на эту сторону хребта. Ак-Боджа увидел перед собой высокого, богато одетого рыцаря. Тот с трудом ковылял, ворчал и грязно ругался. Вместо костыля он использовал сломанное копье. Его шлем слетел, обнажив белокурую голову и багровое лицо. Неподалеку валялась мертвая лошадь со стрелой в боку. Ак-Боджа видел, как высокий рыцарь споткнулся и упал, изрыгая проклятия. И тут из кустов вышел человек, подобного которому Ак-Боджа еще не встречал далее среди франков. Он был выше Ак-Бод-жи — крупного мужчины, — а его походка напоминала поступь сухопарого серого волка. Бритую, покрытую шрамами голову венчал взъерошенный пучок рыжеватых
волос. Лицо казалось черным от загара. Глаза были холодны, как серая сталь. В руках он сжимал меч, обагренный кровью по самую рукоять. Заржавевшая чешуйчатая кольчуга незнакомца была иссечена в клочья, а подол шотландской юбки разорван и заляпан грязью. Правая рука — по локоть в крови, медленно сочащейся из глубокой раны в предплечье.
— Черт возьми! — прорычал хромой рыцарь на норманском диалекте французского, который Ак-Боджа понимал. — Это — конец света!
— Всего лишь конец для шумной толпы дураков, — прозвучал высокий, жесткий и холодный голос странного воина, похожий на скрежет меча в ножнах. Хромой снова принялся ругаться.
— Дурак, не стой там, как болван! Поймай мне лошадь! Моему чертову коню досталось. Я гнал его, пока кровь не брызнула мне на колени. Упав же, конь сломал мне лодыжку!
Высокий воткнул меч в землю и мрачно уставился на собеседника:
— Барон Фредерик, вы отдаете команды так, словно вы в своем саксонском поместье! Если бы не вы и остальное дурачье, то сегодня мы раскололи бы армию Баязида, как орех.
— Собака! — проревел барон с побагровевшим от нетерпения лицом. — Смеешь мне дерзить! Да я с тебя живого шкуру спущу!
— Кто, как не вы, унижали Избранного на совете? — зарычал высокий. Его глаза опасно заблестели. — Кто называл Сигизмунда Венгерского дураком из-за того, что тот настаивал разрешить ему пустить вперед пехоту? И кто, как не вы, послушали молодого дурака Главного Констебля Франции Филиппа де Артуа, который повел рыцарей в атаку, не дождавшись поддержки венгерцев, что нас всех и погубило? И теперь вы — тот,
