Кол Бьюкенен - Фарландер

Эш не знал, верить этому или нет. Да и как такое можно знать?

Что он знал точно и в чем был теперь уверен, так это в том, что ему уже давно следовало бы отойти от дел, укрыться в горах, построить себе избушку и доживать дни в умеренности и простоте. Счастья бы это не принесло — ведь счастье, как-никак, часть той самой игры, — но, возможно, отказавшись от всего, он достиг бы мира с собой.

Эш прижался щекой к холодному бетону и закрыл глаза. Уйти можно было бы прямо сейчас. Уйти и не делать то, что предстояло сделать.

Мальчик дрался хорошо.

Опираясь на меч, он поднялся на ноги. Покачнулся. Моргнул. И повернулся к арене, такой далекой...

От основания пирамиды уже поднимался дымок. Нико задергался, пытаясь освободиться.

Эш взял арбалет, который забрал у Алеаса. Вставил две стрелы. Арбалет бьет на небольшое расстояние, но стрелы были тяжелые. Учитывая высоту, могло получиться.

Эш еще раз посмотрел на Нико, потом поднял арбалет и прицелился. Сделал глубокий вдох, сосредоточился на токе воздуха через легкие. Тело медленно расслабилось.

Момент настал. Он медленно выдохнул и почувствовал, как палец напрягся на спусковом крючке.

Стрела опередила глаз, и Эш не смог проследить за полетом. Оставшись в прежней позе, он поймал ее лишь на последней стадии, когда она, описав дугу, уже падала вниз.

Стрела вонзилась в дерево над головой Нико. Эш моргнул, сбросив повисшую на ресницах каплю пота. Пот лился, словно кровь из открытой раны. Лился, смывая слезы.

Пламя уже лизало дерево у ног мальчика. Дым клубился вокруг. Нико задыхался и дергался, пытаясь освободиться.

Эш снова вдохнул. Опустил чуть-чуть арбалет. Выдохнул.

И выпустил вторую стрелу.

Нико пытался дышать, но каждый вдох только еще сильнее обжигал легкие. Он закашлялся и еще раз рванулся, но цепи держали крепко. От дыма кружилась голова. Пламя уже лизало голые подошвы, и в какой-то момент он как будто перенесся в Бар-Хос, на горячую крышу, по которой шел вместе с Леной. Та ошибка повернула всю его жизнь.

Будь у него выбор, он сделал бы все по-другому.

Смерть уже смотрела в глаза. Странно, какой яркой, какой настоящей представляется жизнь к концу. Краски смешивались в тона, каких он никогда раньше не замечал; даже обычный песок давал бесконечные вариации света и тени. Он ощущал запахи, выходящие далеко за пределы простого деления на приятные и неприятные. В оглушающем шуме толпы он различал отдельные голоса, слова, оттенки интонации. Почему так не бывает всегда? Теперь он мог бы сидеть целыми днями, наслаждаясь всем неиссякаемым богатством жизни. Может быть, так бывает, когда мы рождаемся?

Какая жалость, что это великолепие открылось ему только перед смертью. Наверное, именно об этом и говорят даосы. Его мастер тоже говорил об этом: как замирает мир, когда замираешь ты сам, и как в этот миг ты можешь увидеть его, почувствовать, понять, какой он на самом деле. Настоящий и бесконечный.

Что-то ударилось в столб над головой. Нико не обратил внимания и посмотрел вниз. Пламя гудело, набирая силу, и волны жара накатывали, обжигая сильнее кипятка. Он сгорит заживо. Огонь просто съест его.

Почему-то вспомнилась история, случившаяся в те времена, когда маннианцы вторглись в Наталь. Некий монах уселся на улице напротив дома первосвященника, облил себя маслом, поджег и сгорел заживо, даже не шелохнувшись, — в знак протеста против злодеяний маннианцев.

Интересно, как ему это удалось?

Как он смог достичь такой неподвижности?

Его заволокло дымом. Нико моргнул. Происходящее было слишком реальным. Какая-то часть его все еще отказывалась верить в то, что это — наяву. Но значение имела не эта часть, не та, что сжималась от огня и задыхалась от дыма и запаха горящего мяса, не та, что кричала и билась в панике.

Нико закатил глаза, отчаянно ища что-нибудь, за что можно было бы зацепиться, на чем можно было бы сосредоточиться. Вокруг пылающей пирамиды стояли, щурясь от плывущего дыма, алтарники с горящими факелами и нечеловеческими масками на лицах.

Поднимаясь от ног, боль нарастала, гнала его к агонии. Той агонии, которой — Нико знал — он не выдержит. Дым заслонял уже все.

Пытаясь ухватить хотя бы глоток воздуха, Нико откинул голову. Голубое небо, уходящие на восток облака с золотистой солнечной каймой. И между ними, в разрывах дыма, какое-то быстрое темное движение.

Словно зачарованный, он следил за этим движением.

И вдруг — удар. Нико задохнулся от резкого вкуса крови. В глазах померкло, осталось только солнце или что-то другое, горевшее так же ярко.

А потом потухло и оно.

Глава 30

ОБРЯДЫ ПЕРЕХОДА

В то утро ее разбудил храп. Через щелку между шторками единственного в спальне оконца пробивался бледно-серый, мутный свет. В неподвижном воздухе повис несвежий запах секса. Лежа в полутьме, Риз смотрела на спящего Лоса: полоски от подушки на щеке, приоткрытые губы, светлые ресницы. Погладить? Разбудить? Любовная забава помогла бы избавиться от беспокойства, снять напряжение.

Она не стала его будить. Глядя вверх, на потолочные балки, Риз пыталась разобраться в тревожных снах, понять, что хотел сказать сын.

Свет за окном потеплел, согретый лучами солнца. Риз молча поднялась.

Открыв заднюю дверь, она впустила в кухню котят — без них дом казался безжизненным — и даже изобразила недовольство, когда они стали тереться о ее голые лодыжки, пока она умывалась и готовилась к очередному дню. Оставшись в постели один, Лос перестал храпеть и притих. Риз собрала его разбросанную одежду, пропахшую вином, духами и дымом, вышла во двор и бросила тряпки в деревянный таз, стоявший рядом с большим каменным корытом, наполненным дождевой водой.

Птичьи песнопения звучали музыкой на фоне глуповатого куриного кудахтанья. Небо светлело с востока, но утро задержало дыхание, и деревья замерли в ожидании ветерка. Остановившись посредине двора, Риз смотрела на это все и пыталась ни о чем не думать. Как хорошо было бы просто вдохнуть нежную ясность мира, чтобы этой ясностью рассеять те безымянные печали, что пришли к ней ночью под видом сна. Внутри все напряглось, словно она расплакалась бы, если бы только позволила себе это.

Вернувшись в дом, Риз занималась обычными делами, которые и привели ее к комнате Нико. Она открыла шаткую дверь с едва заметными царапинами на уровне пояса, прошла взглядом по полу, словно отыскивая что-то, что можно было бы поднять или поправить, но ничего не нашла и остановилась. «Что я здесь делаю?»

«Скоро стану такой же, как мать Коула, — подумала она раздраженно. — Буду стучать палкой по стенам, отгонять мышей, которых никто больше не видит и не слышит».