Кол Бьюкенен - Фарландер

Грудь сдавило. Че опустил голову.

— Я тебя не осуждаю. — Провидец похлопал его по руке. — Мы делаем то, что должны. Но скажи, что происходило с тобой после того, как мы разговаривали здесь в последний раз?

Че потер шею. В прошлой жизни он хорошо знал этого человека, но что сказать ему теперь? Что он вообще делает здесь? Зачем пришел? И почему они разговаривают вот так свободно и спокойно, будто друзья? Но тут внизу снова затрещали выстрелы, и Че вспомнил, почему он здесь, а не там.

— Когда я жил здесь, мне постоянно снилось, что я кто-то другой. Теперь я тот, другой, и каждую ночь вижу себя тем, кем был раньше. Прошлое раскололо меня надвое. Убежать от него не получается, как бы ни пытался.

— Ты не прав, Че. От прошлого убежать нельзя. — Старик наклонился поближе, так что гость почувствовал его дыхание. — Можно только сидеть и ждать, пока оно покинет тебя.

— Я пытаюсь, — вздохнул Че. — Медитирую, как меня и учили, но все равно разрываюсь.

— А что твой Чан? — спросил Провидец, как будто это имело какое-то значение. — Такой же сильный, каким и был?

— Мой Чан? — Он презрительно фыркнул. — Если у меня и было когда-то что-то такое, то я давным-давно его промотал. Я не тот, за кого ты меня принимаешь.

— Я знаю, кто ты, — с полной уверенностью заверил его старик.

— Так скажи мне.

— Ты — смех из самого нутра твоего.

— Мне сегодня не до загадок.

Уголки иссохших губ едва заметно дрогнули. Провидец посмотрел на горящий монастырь, и черты его заострились.

— Когда ты только пришел сюда, я заметил тебя не сразу. Молодые — они как летние бабочки, прилетают и улетают. Но потом обратил внимание, что в определенные дни, когда воздух бывал тих или ветер дул в нужном направлении, из монастыря доносились обрывки смеха. Смех этот был особенным. Не принужденным. Не показным. Но естественным. Искренним. Произвольным. Как у ребенка, испытывающего чистую радость. — И, словно соглашаясь с собой, Провидец кивнул. — Я спросил себя... спросил, кто же смеется так хорошо? Я перебрал всех рошунов, всех, кого знал, но ответа не нашел.

Оставалось только ждать. Ответ приходит всегда, если ждать достаточно долго, ты замечал? Так и получилось. Однажды твой учитель привел тебя сюда, чтобы я заглянул в твое сердце и сказал, что вижу. И мне сразу стало ясно, кто творец того смеха. В тебе есть веселость, и она сильнее твоих демонов.

Языки пламени вырывались из-под крыши северного крыла монастыря. Горела трапезная, куда Че приходил тысячи раз, где ел, слушал разговоры старших.

— Как мой учитель? — тихо спросил он.

— Шебек? Умер.

Че напрягся. Холод, мертвящий, парализующий, сковал тело.

Огонь разбегался все быстрее, в воздухе кружились искры. Вспыхнула рощица в центре двора. Верхние ветви скручивались в дыму, сами деревья покачивались под ударами невидимых волн жара.

— Они побеждают, твои люди? Я уже не вижу — глаза ослабли.

— Ты же Провидец.

По губам старика скользнула тень улыбки.

— Рошуны без боя не сдаются, — сказал Че.

— Это хорошо.

— Ты к ним не присоединишься?

— Я слишком стар, чтобы драться.

Они снова замолчали. Отсветы ревущего пламени танцевали на подбрюшье низких туч, и казалось, что горит уже само небо. «Когда-то здесь был мой дом. А другого у меня, наверно, и не было».

— Если останешься здесь, тебя убьют, — предупредил Че.

— Знаю.

Часть крыши обрушилась, и в небо взметнулся фонтан огненных искр.

— Если наши прорвутся, — сказал Провидец, — тебя тоже убьют.

— Думаю, что да.

Старик усмехнулся и еще раз похлопал Че по руке.

— Тогда посиди со мной еще немного. Посмотрим, что будет дальше.

Он опоздал, и понимал это.

Эш карабкался по заднему ярусу трибун, самому высокому и самому дальнему от арены. Ржавая железная лестница была привинчена к внешней стене стадиона и проходила мимо испачканных гуано горгулий и статуй имперских знаменитостей. Всего лишь несколько секунд назад здесь стояли солдаты, но их отозвали на усмирение разбушевавшейся толпы, из которой летели уже не только требования проявить милосердие, но и камни.

Сил уже не осталось, но Эш все равно полз по лестнице, подгоняемый страхом перед тем, что его ожидало. Он знал, что теперь может сделать для мальчика только одно, и это знание давило на сердце тяжким камнем.

Дрался Нико хорошо. Эш еще успел увидеть его схватку с волками. Все то время, пока парнишка сражался на арене, старый рошун оглядывал стадион, надеясь, что вдохновение подскажет, как спасти юного ученика. Но вдохновение молчало.

Надежда вспыхнула, когда Нико, вопреки всем ожиданиям, заслужил одобрение толпы, привлек симпатии зрителей. Но теперь ситуация снова повернулась к кошмару. Матриарх, очевидно, узнала о смерти сына и решила выместить зло на мальчишке, отомстить ему на глазах у всех. Таков путь горя. Таковы трофеи жестокости. Он сам был виноват во всем. Он навлек на мальчика проклятие судьбы.

Внизу, на арене, над пирамидой поставили столб, и Нико уже привязывали к нему. Он, кажется, ничего не чувствовал и не замечал. Через верхнюю перекладину перебросили три длинные цепи. Одни алтарники, обмотав руки тряпками, держали свободные концы цепей. Другие обливали маслом сложенную из дерева пирамиду.

Эш знал, как это делают маннианцы. Облитая маслом, пирамида займется быстро, так что жертва не успеет потерять сознание, надышавшись дымом. Его поджарят заживо, а потом, когда он перестанет кричать, снимут. Если правильно рассчитать время — а в Косе это рассматривалось как своего рода искусство, — жертва будет жива, и тогда ее, обгорелую, прибьют к столбу, выставят на всеобщее обозрение и оставят умирать — медленно и в мучениях.

Этого Эш допустить не мог.

К пирамиде уже подошли одетые в белое алтарники с не зажженными пока факелами. Солдаты, расположившиеся по внутреннему периметру стадиона, начали теснить возбужденную толпу.

Добравшись наконец до самого верха, Эш несколько секунд просто лежал на бетонном парапете. Голова раскалывалась, словно ее сжимали тиски, и волны тошноты накатывали одна за другой, беспрерывно.

Из открывшейся на ноге раны сочилась кровь и, стекая по ноге, собиралась в сапоге. Стараясь не делать лишних движений, Эш порылся в кармане, вытащил кисет с листьями дульче и сунул сразу несколько в рот. Потом снова опустил голову на камень, ожидая, пока тошнота уйдет.

Сколько он помнил, люди всегда жаловались, что жизнь слишком коротка. Странно. Ему лично на протяжении уже многих лет казалось, что она тянется непомерно долго. Возможно, он просто пережил больше инкарнаций, чем другие, — в этом убеждали некоторые монахи-даосы, — и жизнь, как игра с заранее известным исходом, потеряла для него всякую прелесть. Возможно, пришло время соскочить с колеса жизни навсегда, как говорили те же монахи.