Мервин Пик - Горменгаст

Тит, шедший рядом с матерью, постоянно поглядывал ей в лицо, хотя вокруг была масса интересных вещей, которые могли бы привлечь внимание мальчика. Тит уже начинал понимать, что неопределенное выражение, надетое как маска на лицо Графини, не позволит определить, что у нее на уме. Время от времени Графиня хватала Тита за плечо и, отводя его в сторону, без единого слова показывала то на скрюченный ствол дерева, то на космы вьющихся растений на стволах, то на поросль черного мха, похожую на подушку. В одном месте Графиня свернула в сторону с едва заметной тропинки, по которой они шли, и показала пальцем на овражец, в котором еще сохранился почерневший снег; мелькнула и исчезла лиса. Время от времени Графиня останавливалась и смотрела на землю под ногами или на ветви близстоящего дерева, но Тит, как ни всматривался, не видел ничего примечательного.

Хотя зимой погибло великое множество птиц, их число, казалось, не уменьшилось, и когда Тит и его мать подошли к кромке леса, они увидели, что ветви были усеяны пернатыми; кругом между камнями и по жухлой, распластавшейся по земле траве бежали ручьи талой воды.

Графиня, взяв Тита за локоть, остановилась. Они стояли неподвижно, глядя перед собой. Засвистела птица, потом другая; маленький зимородок, появившийся, казалось, ниоткуда, синим пятнышком промчался вдоль одного из ручьев.

Кошки остались далеко позади; они бродили по округе, вдыхая холодный воздух, застилая горизонт белой пудрой.

Графиня пронзительно, но мелодично свистнула, и тут же к ней подлетела одна птичка, потом другая. Птицы садились на вытянутые руки Графини, которая внимательно рассматривала их, поднося к глазам в сложенной лодочкой руке. Птицы были худыми и слабыми. Графиня продолжала свистеть на разные птичьи лады, и все больше птиц слеталось к ней. Они прыгали вокруг нее по земле, садились на плечи. Вдруг из лесу донеслись какие-то звуки, которые заставили всех птиц умолкнуть. Свистнет Графиня — и тут же, словно передразнивая ее, приходит из леса ответ.

Это явно — хотя и непонятно почему — обеспокоило Графиню.

Она повернула голову, свистнула снова, и ее свист быстрым дразнящим эхом вернулся из лесу. Графиня свистела, имитируя десяток птичьих голосов, и этот свист повторялся в лесу с наглой точностью. Птицы, сидевшие на ее плечах и на земле вокруг нее, замерли.

Рука Графини сдавливала плечо Тита словно железными клещами. Ему стоило больших усилий не вскрикнуть от боли. Он с трудом повернул голову и посмотрел матери в лицо — это лицо, которое до сих пор было столь спокойным, потемнело.

Графиня точно знала, что отвечает ей не птица. Хотя ответное подражание было весьма искусным, но ее слух оно все-таки не обмануло. К тому же казалось, что издававшее разнообразный свист существо вовсе не пыталось ввести Графиню в заблуждение. В звуках, приходящих из леса, было нечто надрывное.

Тит не мог понять, что происходит. Почему так обеспокоена Графиня? Почему его плечо сжимают с такой силой? Тит был поражен и восхищен той властью, которую имела Графиня над птицами, но почему ответный свист птиц из лесу так сердит ее, ему было совершенно непонятно. Он чувствовал, что мать дрожит. Графиня сделала небольшой шаг вперед, словно защищая Тита от чего-то невидимого, что таится в лесу и может выскочить оттуда на него.

Вдруг Графиня подняла голову и, сверкая глазами, выкрикнула:

— Будь осторожен!

Ее голос взлетел к верхушкам деревьев — и тут же пришел ответ:

— Будь осторожен!

Ничто более не нарушало опустившуюся тишину

Сидя на головокружительной высоте на верхушке сосны, Оно глядело сквозь холодную сеть хвойных игл на большую женщину и мальчика, удалявшихся в сторону Замка.

ГЛАВА ПЯТИДЕСЯТАЯ

Тит узнал, что нечто необычное готовится к празднованию его дня рождения, лишь тогда, когда до него оставалось совсем немного времени. Титу исполнилось десять лет, однако ему приходилось участвовать в таком количестве всевозможных церемоний и ритуалов, что мысль о том, что ему придется в свой День Рождения выполнять — или наблюдать, как другие выполняют, — какой-то освященный древней традицией ритуал, казалась ему отнюдь не привлекательной. Но Фуксия рассказала ему, что в день десятилетия представителя семейства Стонов происходит нечто весьма необычное. Она знала это наверняка, потому что хорошо помнила день своего собственного десятилетия, хотя тогда празднество было весьма подпорчено дождем.

— И не проси, я тебе все равно ничего не расскажу, — заявила Фуксия. — Если ты будешь знать, это все испортит. Могу тебе только сказать, что все будет... восхитительно.

— В каком смысле? — недоверчиво спросил Тит.

— Подожди, и все сам увидишь. Ты сам будешь рад, что я тебе ничего не рассказала. Было бы так здорово, если бы всю жизнь было так, как в день рождения.

Когда День Рождения пришел, Тит с удивлением узнал, что ему придется провести двенадцать часов взаперти в огромной комнате для игр, о существовании которой Тит ранее и не подозревал.

Хранитель Внешних Ключей, угрюмый старик с бельмом на левом глазу, открыл комнату, как только заря забрезжила над башнями. Комнату эту не открывали с того дня, когда праздновалось десятилетие Фуксии (а до того она стояла закрытой со времени, когда ее отцу, Гробструпу, исполнилось десять лет). Но вот снова пришел день, когда поворот ключа со скрежетом открыл ржавый замок, проскрипели дверные петли, и миру были явлены покрытые пылью сокровища Детской Комнаты.

Титу, однако, показалось весьма странным, что в день его десятилетия его запирают на целый день в огромной пыльной комнате в малознакомой части Замка. И никакие чудесные и удивительные вещи, собранные в ней, не могли развеять неприятного чувства. Да, действительно, многое в комнате для игр могло вызвать восхищение: здесь были удивительные игрушки поразительных и странных форм, снабженные хитроумными механизмами; с потолка свисали канаты, на которых можно было раскачиваться во всю ширину комнаты, приставные лестницы, по которым можно было взбираться на балконы, расположенные на головокружительной высоте и заваленные непонятными предметами. Но все это мало утешало — дверь заперта, а единственное окно расположено под самым потолком.

И все же, хотя день тянулся очень медленно, Тита поддерживала мысль о том, что его заперли в этой комнате не только в связи с какой-то там древней традицией, а прежде всего из желания скрыть от него все приготовления к вечернему празднеству. Если бы его не заперли здесь, он обязательно бы что-нибудь разузнал, и если бы догадался, что его ждет вечером, то по крайней мере мог бы представить размах готовящегося торжества. И никакого настоящего сюрприза не получилось бы.