Анна Гринь - Забудь мое имя!

— Прощай, — прошептала я, прижавшись на миг к его груди. — Забудь обо мне! Даже мое имя.

— Возможно ли?.. — вздохнул демон и отпустил меня. И я была благодарна ему за это. Последний раз встретившись с демоном взглядом, я провалилась в переход.

***

— Жаль, — вздохнул Лорис, наблюдая за Леной и Бесом. — У меня была надежда.

— У тебя? И надежда? — хмыкнул Леонис. — С каких это пор?

— Ты плохого обо мне мнения, — горько усмехнулся элл.

— Просто я в который раз убедился в том, что ты делаешь все так, как тебе удобно.

— Ты не прав, — не согласился Лорис. — О своем удобстве я думаю в последнюю очередь. Да, мои методы не самые лучшие, но действенные. Добро должно быть иногда жестоким. Тогда оно провоцирует быструю реакцию.

— Ты не возможен! — усмехнулся Леонис.

— Меня не исправить, — пожал плечами Лорис. — Смотри. Она таки смылась… Красиво.

Леонис проследил за взглядом элла и горько улыбнулся.

— Разрушительные чувства!

Стены зала перестали дымиться, и всем присутствующим открылся новый рисунок, расписавший их. Чернильно–черные цветы, на длинных шипастых стеблях переплетались с искристо–белыми завитками серебряных листьев и тонких нежных бутонов.

— Мне нужно сказать Бесу пару ласковых! — вздохнул Леонис и, кивнув Лорису, направился к демону.

— Отпустил? — жестко спросил элл, замершего посреди зала темного.

— Она возненавидела бы меня, если бы я заставил ее остаться.

— Эх, а я надеялся, что ты как‑нибудь ее убедишь, зятек, — выдохнул Леонис разочарованно.

Бес ухмыльнулся:

— Что так?

— Ну, мне казалось, она тебя любит.

— Разве? — не поверил демон.

— А что ты чувствуешь к Лене? — осторожно уточнил Леонис.

— Зачем тебе это знать? — не ответил темный. — Да и какое это сейчас имеет значение. Она ушла…

— Ясно, — пробормотал Леонис и покачал головой.

Эпилог

Я стояла на собственной лестничной площадке, прислонившись к стене, и не могла сдвинуться с места. В голове бушевал кипящий вулкан боли, горячими слезами застилая мне глаза. Крупная дрожь сотрясала плечи, от чего зубы выстукивали истеричную дробь.

Сколько так простояла — не помню. Только в какой‑то момент тихо сползла на пол, на грязь и кучу разбросанных окурков. Ничего не хотелось, только долго и нескончаемо себя жалеть.

Никакое чувство юмора не спасало. Во мне будто что‑то сломалось. Непоправимо и ужасающе.

Кто я теперь? И как мне жить дальше? Ради чего?

Внутри была пустота, вибрирующая и гулкая, как пропасть. И вместе с этой пропастью росло мое отчаяние.

Как можно кого‑то любить так? Когда жизнь отдельно кажется адом на яву. Когда больно и страшно. Когда хочется выть, жалея себя и свою жизнь. А уговоры, что поступаю правильно, не действуют.

Мне повезло, что домой я попала глухой ночью, иначе пришлось бы как‑то и что‑то кому‑то объяснять, а сил на это не осталось.

Обнимая колени и тихо шипя от разрывающего грудную клетку, тяжело бухающего сердца, я собрала последние силы и провалилась в пространстве. Придется забыть о таком бесплатном способе транспортировки себя, если хочу жить как раньше. Почти ничего не изменилось, лишь стало чище и стены сменили окраску на отвратительно зеленый цвет. Подниматься на ноги было трудно, но я это сделала. И нажала кнопку звонка.

Мне открыли. Не сразу. Успев перепугаться, что дома никого нет, я в защитном жесте обхватила себя за плечи. Когда распахнулась дверь, пришло хоть какое‑то облегчение. Слезы хлынули из глаз с новой силой, не давая ничего видеть. Меня жестко втянули внутрь, куда‑то провели, усадили на что‑то твердое. Потом мне стало тепло, видно на плечи накинули одеяло, задев прическу, так что во все стороны хлынул водопад хрустальных булавок. Мысли текли вяло и смысл происходящего совершенно не умещался в воспаленном сознании.

В себя я пришла, сжимая в руках чашку с чем‑то, пахнущим настолько отвратительно, что обоняние не могло не пнуть мозг от возмущения. Судя по вони, добрая моя подруга смешала в равных пропорциях гремучую смесь из нескольких видов успокоительного, сдобрив это все парочкой желтеньких таблеточек, гордыми уточками рассекавшими ядреную массу.

— Пей, что ты пялишься?! — Ира вырвала чашку из моих рук и ткнула ее краем в губы, принудив в несколько мучительных глотков проглотить тошнотворную гадость. Это повлияло на меня лучше, чем сама смесь.

— Что происходит, позволь узнать? — проорала подруга, продолжая меня тормошить. — Заявляешься посреди ночи! А если бы мама дома была? Хорошо, что суббота и она по делам укатила к дяде, оставшись у него ночевать. Как бы я ей объясняла твое появление, да еще в таком виде! Что случилось?

— Я… вернулась… — сглатывая слезы, пробормотала я. — Насовсем…

На этой фразе слезы закрыли мне вид на комнату одной сплошной стеной.

— Как… насовсем? — опешила подруга. — А я думала, что ты там останешься…

Покачав головой, я тяжело поникла на стуле, горько икнув в колени.

— Так, нужно тебе чаю! Покрепче, с сахаром! — решительно заявила Ирка и поволокла меня на кухню. Там она долго отпаивала меня горячим и бодрящим, попутно впихнув три больших бутерброда с докторской колбасой. Еда, простая и привычная, подействовала на желудок, а тот дал сигнал всем остальным органам. Слезы прекратили течь, сердце — трястись, но зато язык включился на полную катушку, вываливая на не ожидавшую подобного Иру море несвязных рассказов.

— …Вот. Понятно же, что любить меня он не может. Зачем ему такая, он себе найдет красивую, сильную. А я… Даже если останусь, то сколько это продлиться? Однажды стану не нужна… Поэтому я ему сразу сказала, что хочу домой вернуться. Бес не возражал… И я…

— Лена, а ты не спрашивала себя?.. — хмуро прошипела Ира.

— О чем?

— Ни о чем! — взвыла Ира. — Ни о чем себя не спрашивай! Жалей себя! Может поможет и мозг на место встанет.

— Ты… о чем?

— Я о том, что ты полная непроходимая дура! — в сердцах бросила подруга, с грохотом поставив кружку передо мной. — Пей и слушай. Буду резать правду–матку. И посмей только пикнуть! — У меня перед носом угрожающе потрясли пальцем. — Какого лешего ты себе придумала? Что ты себе выдумываешь все время! Лена, ни один мужик, кем бы он ни был, не ударил бы пальца о палец ради тебя, если бы ты ничего бы не значила для него. Но, неужели не понимаешь, что при этом никакой, даже полный идиот, не переступит через свою гордость, чтобы сказать, что чувствует на самом деле.

Ты сама напридумывала себе сложностей. Не может. Не может. Кто тебе такое сказал? Логика? А не кажется ли тебе, что логике нечего делать там, где царствуют чувства? Если тебе плохо и больно, то тебе не плакаться мне нужно, а возвращаться и окончательно с ним разговаривать! Чтоб он прямо сказал, что этому твоему Бесу на тебя плевать с высокой колокольни. Тогда ты успокоишься. Пока же я слышу лишь о том, что ты сама себе напридумывала! И больше ничего.