Под шепчущей дверью - Ти Джей Клун
Жители города любопытствовали по поводу пополнения в «Переправе Харона». И в самом скором времени поползли слухи об Уоллесе и его отношениях с Хьюго. Многие приходили в лавку, чтобы поглазеть на него. Женщины постарше дружелюбно судачили о них, те, что помоложе, казалось, были разочарованы тем, что Хьюго вышел из игры (равно как и некоторые мужчины, к сложносоставной радости Уоллеса), но довольно быстро новизна этого события притупилась, и Уоллес стал восприниматься всего лишь как еще один местный житель. Ему приветливо махали, завидев на дороге или в магазине, и он всегда махал в ответ.
Уоллес Прайс стал Уоллесом Рейдом. По крайней мере, так следовало из его новых удостоверения личности и карточки социального обеспечения. Мэй попросила не задавать слишком уж много вопросов, когда вручала их ему по возвращении из трехдневной поездки к своей матери, которая, по ее словам, прошла лучше, чем она того ожидала.
– Мамочка разбирается в людях, – скривила губы Мэй. – Это она выбрала для тебя фамилию. Я показала ей парочку твоих фотографий, и она сказала мне, чтобы я сказала тебе, что у тебя будет теперь такая вот фамилия, потому что ты тощ, как рейка, и что тебе нужно получше кушать.
– Я пошлю ей открытку с благодарностями, – отозвался Уоллес, рассеянно проводя пальцем по своему новому имени.
– Правильно. Она от тебя этого ждет.
Дездемона Трипплторн, опять заявившись в чайную лавку, сказала, что хочет своими глазами взглянуть на нового работника «Переправы Харона». Коротышка и Доходяга маячили за ней и пялились на Уоллеса. Дездемона долго изучала его, ерзающего под ее взглядом. Наконец она наморщила лоб. И сказала:
– Мы… мы уже встречались? Клянусь, я вас откуда-то знаю.
– Нет, – возразил Уоллес. – Как такое может быть? Я никогда не бывал в этих краях прежде.
– Наверное, так оно и есть, – медленно проговорила она и покачала головой. – Меня зовут Дездемона Трипплторн. Уверена, вы обо мне слышали. Я ясновидящая…
Мэй кашлянула. И это странным образом прозвучало как чушь собачья.
Дездемона проигнорировала ее.
– …и время от времени прихожу сюда и общаюсь с местными призраками. Понимаю, как это звучит. Но в мире столько всего непознанного.
– Правда? – спросил Уоллес. – А откуда вам это известно?
Она постучала пальцами по голове:
– У меня дар.
Она ушла час спустя, разочарованная тем, что планшетка на доске Уиджа и гусиное перо не сдвинулись ни на миллиметр. Она еще вернется, величественно объявила она. Доходяга и Коротышка торопливо последовали за ней.
Так жизнь и шла, всегда вперед. Хорошие дни, не такие уж хорошие дни, дни, когда Уоллес гадал, сможет ли и дальше выносить постоянное соседство смерти. Это соседство сказывалось и на Хьюго; у него по-прежнему случались панические атаки – хотя теперь значительно реже, – во время которых он дышал с большим трудом, потому что легкие у него сдавливало. Уоллес никогда не пытался вывести его из подобного состояния, а просто сидел рядом с ним на веранде и постукивал, постукивал, постукивал по чему-нибудь, а Аполлон бдел у его ног. Когда Хьюго приходил в себя и его дыхание становилось медленным и глубоким, Уоллес шепотом спрашивал:
– Все в порядке?
– Да, – отвечал Хьюго и брал Уоллеса за руку.
Они имели дело не только со скорлупками. К ним продолжали приходить духи, нуждавшиеся в услугах Хьюго как перевозчика. Часто они бывали сердитыми и агрессивными, горькими и холодными. Некоторые из них оставались на несколько недель: они жаловались и бесновались, твердили, что не желают быть мертвыми, не хотят быть заточенными здесь, что они уйдут и ничто их не остановит, натягивали тросы, связывающие их с Хьюго, и грозились выдернуть из груди крюки, заземляющие их.
Но они ничего такого не делали.
Они оставались.
Они слушали.
Они учились.
И спустя какое-то время понимали. Просто у некоторых из них на это уходило больше времени, чем у других.
Но все это было в порядке вещей.
В результате все они находили свой путь к двери и к тому, что за ней.
Ведь, в конце-то концов, «Переправа Харона» была не чем иным, как перевалочным пунктом.
По крайней мере для мертвых.
Это живые пускают корни глубоко в землю. Чайные кусты, однажды сказал Хьюго Уоллесу, требуют терпения. Нужно много работать и иметь терпение.
Вот почему одним летним утром, когда Нельсон сказал: «Думаю, пора», Уоллес понял, что он имеет в виду.
Но все приличествующие слова застыли у него в горле, когда он увидел, кто стоит перед ним.
Старик, опирающийся на трость, исчез.
Его место занял моложавый мужчина с прямой спиной и сложенными за ней руками. Он смотрел в окно, а трости у него словно никогда и не было. Уоллес тут же узнал его. Этого самого мужчину он видел на многих фотографиях, висящих на стенах чайной лавки и комнаты Хьюго, большинство из которых были черно-белыми или цветными, но сильно выцветшими.
– Нельсон? – прошептал он.
Нельсон оглянулся на него и улыбнулся. Морщин у него не осталось, кожа была гладкой. Глаза поблескивали. Он стал больше, сильнее. Мелкие завитки черных волос на голове торчали в разные стороны, образуя прическу «афро», совсем как у внука. Следы десятилетий, имевшиеся прежде на лице, улетучились, и перед Уоллесом оказался ровесник Хьюго. Как там Нельсон говорил?
Все просто. Мне нравится быть старым.
– Ты выглядел старым, потому что таким тебя помнит Хьюго, – сипло проговорил Уоллес.
– Да, – ответил Нельсон. – И я опять приму облик старика, если потребуется, но думаю, наступило время сделать то, что должно. И знаешь, Уоллес, я хочу этого.
Уоллес вытер выступившие на глазах слезы:
– Ты уверен?
Нельсон отвернулся к окну.
– Да.
* * *
Мэй приготовила им всем, собравшимся в полутемной чайной лавке, чай. Лес вокруг дома купался в лунном свете. Хьюго сидел на стуле, на его коленях лежала бандана (черная с желтыми утятами), он оглядывал чайную лавку со спокойной улыбкой на лице.
Мэй принесла поднос и поставила на столик. Лавку наполнил аромат чая, густой и пьянящий. Хьюго вручил каждому по полной чашке. Он налил чая и в миску Аполлона, и тот принялся яростно лакать его. Уоллес не решался отпить из своей чашки, боясь, что будут сильно дрожать руки.
– Хорошо-то как, – промолвил Хьюго. Он еще ни слова не сказал о новой внешности дедушки. При виде помолодевшего Нельсона он
