Тринадцать жертв (СИ) - "Lillita"

Эгиль никогда не был слишком заботлив, опекал младших ровно настолько, чтобы с ними не случилось ничего серьёзного. Считал, что они обязательно должны набивать собственные шишки, совершать ошибки, привыкать к трудностям, учились быть самостоятельными. Чтобы не бояться всего этого. Эгиль как никто понимал, насколько сложно жить со страхами, но сам мог только обзаводиться новыми.

Семья Эгиля тесно дружила с другой семьёй, и когда ему было девять, у друзей-соседей родились близнецы: Лауге и Исаак. Первый родился без левого глаза, второй — без правого. Уже при первой встрече с ними Эгиль почувствовал схожесть. Связь, которой только предстояло окрепнуть. Так как родители близнецов были ещё более занятыми, чем родители Эгиля, очень скоро на него повесили и этих детей. Помимо этого, он ещё и учился в школе, помогал учить младших, а редкое свободное время проводил за чтением или с отцом. Последнее Эгилю особенно нравилось. Одному или с первым братом слушать истории с охоты, учиться что-то мастерить.

— Когда вырастете, я обязательно возьму вас на охоту, — в очередной раз сказал отец.

— Правда? — воскликнул брат, чуть ли не светясь от восторга. Он хотел пойти по стопам отца и завидовал старшему брату, которого раньше посвятят в серьёзные дела. — Прямо на настоящую? Так классно! Правда же, Эгиль?

— А?.. Да. Было бы здорово… — ответил он с вялой имитацией энтузиазма.

Эгиль не хотел быть охотником. Он боялся опасностей, связанных с этой деятельностью. Боялся и не хотел собственноручно лишать кого-то жизни. Уже знал, что обладал некой силой, которая ещё плохо поддавалась контролю и которая могла стать помехой — спугнуть животных, даже если Эгиль никак не выдаст своё присутствие. Но от него ждали этого пути. Он снова смирился и внимал настояниям отца, его урокам.

«Ты старший», — часто слышал Эгиль, а ещё чаще повторял сам себе. И постепенно переходил на боле тёмные вещи, потому что замечал всё больше странных следов на теле, о которых не решался сказать. Ведь это выглядело как что-то связанное с магией. Если об этом узнают другие, это может доставить проблемы семье. Нельзя. Нельзя показывать, что с тобой что-то не так, нельзя делиться тем, что на душе. Уже давно миновал тот момент, когда ещё можно было выдать свою слабость. Признаться, что ты не такой уж серьёзный, хладнокровный и не по годам взрослый, как всем казалось. Поздно. Не поймут. Не примут. Заставят перестать выдумывать, жаловаться, и убедят дальше жить в удобном для других образе.

— Магическое отродье! — Эгилю не впервой было слышать такие слова. Только в этот раз это говорила не мелюзга, не одноклассники за спиной, а группа подростков, загнавшая в тупик.

Внешне казалось, что Эгиля совершенно не беспокоила сложившаяся ситуация, что только сильнее выводило подростков из себя. На самом деле он очень боялся и совершенно не представлял, что делать. Страх снова охватил так сильно, что не получалось даже крикнуть. Как в детстве, только хуже и опаснее. Эгиля ударили по голове сломанным черенком от лопаты. Он упал на землю, кровь начала заливать левый глаз, вокруг которого ещё не было звезды.

Эгиль остекленевшим взглядом смотрел на подростков. Отчётливо понимал, что его сейчас изобьют и хорошо, если не до смерти. Хорошо, если после этого он как-то доползёт домой. Но если нет… Если он умрёт в этом грязном тупике… От мыслей об этом колючая тьма расползлась по телу, проступая не только чёрными линиями, но и редкими тонкими шипами. В тот момент, когда глаза Эгиля полностью почернели, весь его страх перекинулся на обидчиков. Он не помнил, что именно произошло дальше, только крики ужаса и топот убегающих ног. Эгиль боялся, что после этого случая его точно нарекут магом, но либо у тех подростков тоже не осталось отчётливых воспоминаний, либо им не поверили.

Сложно было сказать, новые способности больше впечатлили или напугали, точно Эгиль знал одно — он не хотел снова их применять. Это больно. Это чревато внешними изменениями. Это слишком жестоко, даже если заслуженно. Это вполне могло закончиться тем, что неизвестная сила в итоге поглотит его самого.

Тем временем близнецы, когда немного подросли, оказались довольно проблемными детьми. Лауге был слишком прямолинеен, из-за чего часто обижал других детей. Ему было слишком сложно привить корректность и объяснить, что какой бы правильной ни была правда, не надо постоянно ею во всех тыкать. Исаак слишком любил врать и отказывался воспринимать слова о том, что это нехорошо и неправильно. Оба слишком любили проказничать, выводить окружающих на эмоции. Сохранять с ними спокойствие мог только Эгиль, который даже отчитывал с эмоциональным диапазоном табуретки. Близнецы его уважали, боялись и считали старшим братом.

Эгиль о близнецах беспокоился, как о родных, ведь странности, которые они проявляли, только укрепляли подозрения о схожей судьбе. А значит, рано или поздно их могли заподозрить в связи с магией. Если не уследить, они могли в раннем возрасте столкнуться с более серьёзными проблемами, чем отсутствие друзей. Последнее и так наблюдалось: одних детей пугала одноглазость, другие из-за этого начинали задирать. Лауге отталкивал не только излишней прямотой, но и резкой реакцией на чужую ложь, потому что в детстве плохо понимал разницу между ней и простой выдумкой, а ещё на вопросы взрослых он мог отвечать только честно, за что был прозван стукачом и крысой. Исаак совершенно не умел смеяться, что при долгом общении начинало напрягать. Он был ненадёжен из-за того, что любое его слово могло оказаться ложью. Пугал тем, что иногда путал реальность с выдумкой, но хуже было то, что подобное могло случиться с теми, кто был рядом. Особенно если рядом не было Лауге. Словно они уравновешивали друг друга.

Близнецы очень сильно дорожили друг другом. Исаак был единственным, кому Лауге прощал лживость, ведь знал, что в делах на него всегда можно положиться. Лауге был единственным, кто понимал, что на самом деле хотел сказать Исаак. Их сущности были противоположны, но вместо того, чтобы пребывать в вечном конфликте, близнецы решили дополнять друг друга. Ведь жизнь невыносима, когда в ней не на кого положиться.

Понять и принять особенности близнецов смог только Эгиль. На примере своего страха он знал, что поведение Лауге и Исаака было обусловлено не тем, что они хотели быть такими, а тем, что такими их заставляла быть иная сила. К тому времени Эгиль почти полностью разобрался с собственными силами, поэтому видя, что у близнецов они развивались быстрее, учил самоконтролю. Учил, как принять влияние осколков и как с ним ужиться. Они были благодарны и видели в Эгиле пример, к которому надо стремиться, поэтому пытались копировать как его поведение, так и манеру одеваться. Первое, в силу возраста, получалось не очень хорошо, зато из-за второго их уже до замка прозвали тёмной троицей. Даже со стороны они выглядели как те, кому суждено разделить одну судьбу.

Склонность к проказам с возрастом никуда не делась, зато близнецы научились применять на благо делу свои способности. Когда об этом узнавал Эгиль — ругал, но ведь он не мог всегда за ними уследить. Особенно в школе. Они были ночным кошмаром учителей, зато множеством сорванных уроков заслужили любовь части одноклассников. Хлипкую, недолговечную любовь, но лучше так чем быть изгоями. Родителей часто вызывали в школу, однако они были слишком мягки к детям и не могли как следует отругать. Неприятности возникали, когда из-за занятости родителей вместо них вызывали Эгиля. Его в излишней мягкости упрекнуть было нельзя.

Сам Эгиль уже достиг совершеннолетия и должен был во всю помогать отцу. Он был хорош как в стрельбе, так и в установке ловушек, но вместе с тем всеми способами избегал охоты. Тут спасением стало рождение тройняшек: две сестры и брат. Даже с учётом достаточно взрослого первого брата, от Эгиля в заботе о детях было куда больше толку. Так что он взял детей на себя, чтобы к работе могла раньше вернуться мать. Благодаря самоконтролю, тройняшкам даже почти не приходилось плакать из-за его появления.