Мария Капшина - Идущая

День дороги до Арна, переправа по ухоженному старому мосту, который чернел в сумерках досками, выглаженными сотнями ног и колес и промазанными дёгтем от сырости, ночь на сумасшедшем ветру через взгорок от реки, потому что в трактир Реану не пустили…

Назавтра дорога шла вдоль великой реки почти прямо на север. То тёрлась боком о самый берег Арна, высокий и лысый на этой стороне, то отползала в сторону, и ветер слабел, не становясь, впрочем, теплее. Потом Арн свернул восточней, а дорога по-прежнему тянулась к северу. До Киле, как объяснили Реане ещё возле трактира у моста, после этого поворота оставалось часа три ходу, а до Арнера, если даже напрямик, — с полдня, а то и больше. Дело близилось к вечеру, и Реана предпочла смутную надежду на ночлег под крышей перспективе ломиться к Арнеру по азимуту всю ночь напролет. Погода была достаточно мерзкой, чтобы о приближающейся ночёвке среди этого поля, где клочьями, как шерсть на плешивой собаке, росли хмурого вида кусты да пропитавшиеся сыростью деревья, думать не хотелось. Хороший мороз и крепкий наст под ногами куда приятней этого мокрого безобразия, которое здешние считают зимой — даже если по крепкому насту ты упорно прёшься в гору, с которой ветер столь же упорно пытается тебя даже не сдуть — срезать. Реана живо вспомнила, как леденеют на этом ветру пальцы, которыми не удается тогда даже натянуть перчатку, и как слезятся глаза, — и согласилась признать ветер излишеством. Но вот подморозить здешнюю слякоть не помешало бы. Потому что спать на такой земле — брр! И никакую ткань ты не убедишь, что она и правда непромокаемая…

Судя по тому, как быстро начало темнеть, где-то там, за тучами, село солнце. Реана некоторое время оглядывалась по сторонам, честно пытаясь найти нормальное место на ночь, но скоро убедилась в бесперспективности этого занятия. Все места вокруг были нормальными. Вот только нормой сегодня являлась мокроснежная грязь по щиколотку. Реана совсем уже решила, что лучше идти всю ночь — хоть не так промёрзнешь, да и спать пока не слишком хотелось, — когда сквозь сырость пробился другой запах: сухой, искристый запах дыма.

Реана прибавила шагу, недоверчиво ища в воздухе это смутное обещание ночи под крышей и у огня. Дорога вздыбила спину пригорком и отлого побежала с него вниз, между чёрных полей по сторонам, к мутным жёлтым огонькам впереди.

Деревню опоясывал плетень высотой в метр; с закатом круг замкнули. Реана цыкнула на возникшую было мысль перескочить плетень: при такой скользкой каше под ногами у неё были все шансы приземлиться (или пригрязниться?) носом вниз; так что девушка просто перелезла — менее эффектно, зато надёжно, — вызвав этим противоправным деянием негодование у всех, кажется, местных собак. Две-три особо рьяные кинулись на непрошенную гостью, надрывно лая. Лай сменился рычанием и поскуливанием, когда собаки наткнулись на защитный круг и учуяли магию. На шум тем временем не поленился выглянуть обитатель ближайшей избы (домом назвать это строение язык не поворачивался). Бородатый мужик настороженно всматривался, моргая, в темноту. Жидкий свет фонаря, раскачивавшегося в его руке, мужику больше мешал, чем помогал.

— Кого там Ррагэ принес? — крикнул мужик в темноту, так и не выбрав между грозной и опасливой интонациями. Реана шагнула в круг света — так, чтобы вопрошавший увидел женское лицо, но не увидел меча на поясе.

— Здоровья тебе и достатка, уважаемый. Мне бы переночевать…

Мужик ругнулся на собак, подозрительно оглядел бродягу.

— И тебе Килре в помощь, — решил он сказать наконец. — Прямо иди, во-он там дом увидишь, это вот трактир и есть. Ходют тут ночью, — ворчал он, шумно пробираясь обратно в дом. — И чего ночью ходют…

В указанном месте Реана действительно нашла трактир — без названия, поскольку трактир в поселке был единственным, и почти безлюдный. Хозяин встретил новоприбывшую профессионально оценивающим взглядом и затем криком через всю дымную комнату: "Для попрошаек и шалав местов нет!" При виде мелкой серебряной монетки, которую больше всего похожая на бродягу гостья задумчиво вертела в пальцах, он переменил тон. И решил, что богатой госпоже позволительны некоторые причуды вроде меча под плащом. Хотя более пристойно, Тиарсе свидетель, меч смотрелся бы при дюжем охраннике. А женщина, разгуливающая по дорогам в одиночку… Хотя, кто на такую рожу позарится!

Вынеся это решение, обжалованию не подлежащее, трактирщик надел рабочий оскал, исполнявший функции улыбки и разродился традиционным "Чего прикажешь, госпожа?"

Реана не была в курсе эстетических пристрастий трактирщика, и нельзя сказать, чтобы её удручало неведение. Она обсохла у камина, попутно поужинала, и ушла спать, вполне довольная жизнью.

Наутро она не сразу встала, а позволила себе понежиться, глядя в тёмный потолок. Ну и что, что набивка матраса давно свалялась комками, одеяло истрепалось, а простыни здесь неизвестны, как явление? Спать в тёплом и сухом месте, где в роли ветра лишь сквозняк, д и то замученный клаустрофобией… До чего здорово!

Реана вздохнула. А зачем вообще я иду в Арн? Чтобы вернуться домой?

Она остановилась, потянулась и закинула руки за голову, медля со следующим вопросом.

А так ли уж хочется вернуться в тот мир, о котором едва не завыла в небо под столбом виселицы с дюжину дней назад и который всё ещё привычно называешь "домом"? Так ли уж хочется покинуть этот мир? Такой уютный для гордости, безответственности и любви к экстриму. Более того, даже будь ты и здесь никем, тебе ведь безумно нравятся дороги — дни, месяцы, сотни километров, отмеренные шагами. Ты влюблена в этот мир. И в зимнюю слякоть дорог; и в осень, грибную, шелестящую под ногами хрупким золотом; и в такие вот деревенские трактиры, тёмные и грязные, где противоклопиных тазиков нет по причине отсутствия не клопов, а лишних тазиков; и в людей, какими бы они ни были. Потому что невозможно не любить, когда до самых дальних уголков души сознаёшь единство мира в себе и себя с миром.

Ей помнилось смутно, что и тот, техногенный мир она любила так же беззаветно, но там Вика была привязана к месту, вросла роднёй, друзьями, учёбой и работой в маленький городок в предгорьях…

К тому же, воспоминания мутнеют, теряют чёткость, а мёрзло-багровая память о другой жизни, в этом мире, три века назад, делается ярче, вытесняет память о тихом городке. И это прошлое, почти шестьдесят лет в этом мире, кажется, куда реальнее ускользающей памяти о двух десятках лет там.

И здесь поднимается ещё один букет вопросов. На которые отвечать хочется не больше, чем на первый. До сих пор полагалось a priori, что главная её цель — помимо возвращения домой — уничтожить Реду, вколдованную в её сознание. То, что уничтожать ведьму не хочется, ясно с тех ещё дней, когда проблески чужой памяти больше всего походили на прогрессирующую шизофрению. Сейчас же… Уничтожить Реду?..