Ника Созонова - Грань

И это был ритуал: я рассказывал о 'прежнем', то повторяясь, до добавляя новые детали, а Варежка слушала с неослабевающим интересом.

— Ты это вправду видел, пап? Я тебе верю, конечно. Но верится с трудом. Наверное, потому что сейчас здесь все так… — не сумев подобрать нужного слова, она сморщилась и пошевелила плечом.

— Я сам не видел, я родился позже. Видел открытки, фотографии. И еще мне рассказывали мои мама и папа. Они и кормили тех самых уток белым хлебом… Но, знаешь ли ты, как тебе повезло? Когда я был маленьким, как ты, все вокруг выглядело намного хуже. И еще все время было темно.

— Но и сейчас все время темно! Светло только в домах.

— Тогда было гораздо темнее. Сейчас сумрак, а тогда было темно, как по ночам.

— А почему раньше было светло, было солнце, а потом оно пропало?

— Я уже говорил тебе. Наша Земля столкнулась с другой планетой.

— А как звали ту планету?

— Немезида. Она была маленькая, гораздо меньше Земли. Ударилась о Землю и взорвалась, стала пылью. Вся эта пыль повисла в воздухе и закрыла от нас Солнце. И стало совсем темно.

— Даже днем?..

— И днем.

— И утром?

— И утром.

— А как вы тогда в детский сад просыпались? И в школу?..

— Меня мама будила. И еще у всех были фонарики. Выходя на улицу, люди зажигали их, чтобы видеть дорогу.

— Как светлячки в ночи — помнишь, в той книжке?.. Красиво.

— Красиво… У кого-то были беззвучные фонарики, а у кого-то жужжащие, которые нужно было все время нажимать рукой. Они работали без батареек и поэтому очень ценились. Их даже воровали друг у друга, как кошельки.

— Воровали? Это плохо. А жужжащий и светящийся человек — совсем как жук, — обрадовалась она. — Смешно! Жу-жу-жу, жу-жу-жу, я с фонариком брожу!..

— Да, смешно. Только тогда люди редко смеялись. Было еще и холодно…

Я сказал это, и в уме выстроились воспоминания. Столь убогие и неприглядные, что обычно держал их похороненными, зарытыми глубоко-глубоко. Но порой — как сейчас — с упорством зомби они подымались из своих могил.

…Тогда было не только темно и холодно, но и голодно. И страшно. Утро не отличалось от вечера, а день от ночи. Я помню тесную общагу, полную гомонящих жильцов, помню вечный запах гари, хлорки и нищеты. Чаще всего почему-то вспоминается жестяной таз на общей кухне, где меня мыли красные распухшие руки матери с уродливо выпуклыми ногтями. Мимо таза сновали люди с серой кожей, серыми волосами и неживыми глазами. Самое сильное ощущение детства — жгучий стыд, а еще зуд и мурашки, бегущие по голой спине. И наплывы страха — им заражали жильцы, когда по коридорам общаги разносился деревянный стук сапог 'психического контроля'. Тогда я не знал, конечно, кто эти мрачные вооруженные люди и кого они высматривают, но леденел вместе со всеми.

Наверное, на самом деле прошлое не было столь отвратительным, как представляется мне теперь. Все события раннего детства видятся сквозь призму неотвязной темноты и нищеты, но ведь было и что-то хорошее. Разве не в хорошую минуту мои родители зачали меня? Не для того ведь только, чтобы им выделили отдельную отапливаемую комнатушку в общежитии…

Куда-то меня не туда занесло. Я тихонько щелкнул Варьку по любопытному носу и бодро заключил:

— В общем, сейчас значительно лучше! Мы ведь даже можем иногда видеть солнце.

— Да, — Варежка почесала нос. — Я его видела целых четыре раза! Правда, первый раз помню плохо — я тогда только что родилась. Мне мама рассказывала. А ты, пап, помнишь этот день?

— Конечно, родная. Тогда жители нашего города видели солнце впервые за три года. Все высыпали на улицу. Правительство объявило внеочередной выходной. Все ликовали, обнимали друг друга, плакали от счастья. А у нас с мамой была двойная радость: на свет появилась ты. Я приехал к маме в больницу с огромным букетом цветов. Цветы были дорогущие, еще дороже, чем сейчас — ведь оранжерей было мало. То ли дело прежде!..

— А как было прежде?

— Тогда цветы растили не в домах, а на улице, в садах. А некоторые росли сами — на лугах и полянках. Ты же видела в книжках. Их и покупать не надо было — просто рви и дари… Я купил бордовые розы и белые лилии. Меня долго не пускали к тебе и маме, но я сумел прорваться. Мы стояли рядышком у окна, я держал тебя на руках — ты была легкая-легкая. Солнечный лучик гладил тебя по лбу и щекотал ресницы, и ты улыбалась. Так что, ты — наше солнечное сокровище.

Я чмокнул ее в макушку и опустил на пол.

— А вы были очень счастливы с мамой?

— Конечно.

Знаю, что врать нехорошо, и детям особенно, но очень не хотелось портить светлый настрой разговора.

Варька сморщила нос. Серые, усыпанные веснушками глаза буравили меня с подозрением. Да, глаза ее сплошь в веснушках — во всяком случае, мелкие рыжие пятнышки на жемчужном фоне радужек кажутся мне веселыми весенними отметинками.

— А почему вы тогда никогда не смеялись с ней вместе?

Надо же — кроха, а уловила самое главное.

— Смеялись. Просто ты не видела. Смеялись, когда читали смешные книжки, смотрели смешные фильмы… — Искусством красивого вранья я не владею, поэтому вплетаю крупицы истины: — Твоя мама умеет радоваться, правда-правда. Видела бы ты ее на стадионе! Ничего страшного, что дома у нее не всегда получается. Это дело наживное — ведь рядом с ней хорошая наставница.

— Это кто?

— Ты!

Варежка радостно залилась.

— Слушай, пап, а почему ты не смог научить ее чаще смеяться и радоваться — когда мы все жили вместе?

— Ну, я ведь родился, когда было темно. А ты — вместе с солнцем. К тому же у меня нет твоего терпения. И мне самому предстоит многому от тебя научиться.

— Чему, например?

— Ну… есть лимоны не морщась.

— Это неправильный пример! — Варька пихнула меня кулачком в бок. — И вообще, мне тоже кисло, просто я мужественно терплю.

— Значит, ты очень мужественная?

— Конечно, — она важно кивнула.

— А разве мужественные девочки боятся щекотки?

Я грозно надвинулся на нее. Варежка завизжала и кинулась прочь в комнату. Дав ей фору ровно в две секунды — так у нас заведено, я настиг ее и, дьявольски хохоча, закинул на диван. Щекотал, пока она, всхлипывая от смеха, не взмолилась о пощаде…

— Папка, ты сегодня такой водопадный!..

— Ага! Водопадный. Отпадный!..

Варька любила делить людей на 'наземных', 'подводных', 'заоблачных', 'пустынных' и прочее: то была ее маленькая фишка. В этой градации я был то 'лесным' (когда рассказывал что-нибудь интересное), то 'болотным' (уставшим и вялым после работы), то 'подземным' (хранящим какую-то тайну, которую нельзя знать детям). А также 'занебесным', 'вулканическим', 'собакогоночным'… всех и не упомнишь.