Андрей Мартьянов - Отречение от благоразумья

— Вы присутствовали на этих встречах?

— Нет. Слышал... О-о-о!!!.

Дальнейшие расспросы пришлось отложить — наш подопечный сделался буен и невменяем. Последствия экзорцизма явили себя в новых потоках пены, блевотины и слюней, измызгавших ангелические ризы святых отцов так, что герру Мюллеру и патеру Лабрайду пришлось потом переодеться в чистое, а мне — оттащить загаженные сутаны к нашей прачке, только руками всплеснувшей при виде вонючих и скользких следов работы бедолаги Краузера.

Впрочем, этот растяпа и в последующие дни не сказал ничего нового — то ли очень удачно наловчился врать, то ли действительно страдал потерей памяти. Отец Лабрайд, склонный к прямолинейным и быстро дающим результат действиям, предлагал допросить фон Краузера «с пристрастием», однако герр Мюллер, в противовес инквизиторской пенитенциарной традиции, такового разрешения не дал, заявив, что Краузер — не подозреваемый, а свидетель.

Я заподозрил, что наш духовный пастырь готовит некий процесс, и, точно подтверждая мои мысли, отец Мюллер наведался в Лувр, даровав от имени Папы Павла епископу дю Плесси полномочия легата и вручив ему надзор за душами парижан. После сего события Мак-Дафф тоном записного пророка изрек, что пора складывать сундуки и запрягать лошадей, а я поспешно наведался в квартал Марэ.

...Странная записочка, посвященная прошлому отца Мюллера, не давала мне покоя, и несколько пронырливых типов из числа тех, что всегда околачиваются в любой таверне в ожидании, не подвернется ли случая подзаработать, по моему поручению разыскивали некую девушку — молоденькую сиротку, воспитанную в монастыре, сейчас находящуюся в услужении у знатных господ, возможно, по имени Марлен или Мадлен. Я не мог в точности объяснить, зачем мне это нужно, но следовал вдолбленным заветам наставников-иезуитов: знай о своих врагах и друзьях все, что только можно узнать, и, если они стараются что-то скрыть, обязательно найди это, дабы использовать впоследствии.

Я ничего не имел против господина Мюллера. Ремесло просто у меня такое — знать все обо всех. Девушка пока не отыскалась, но я не терял надежды.

КАНЦОНА ПЯТАЯ

Пятьсот шестьдесят миль

Пятьсот шестьдесят миль — ровно столько укладывается между Парижем и Прагой, и с 1611 по 1612 годы я изучил эти мили и расположенные на них постоялые дворы также хорошо, как коридоры и лестницы Консьержери. Париж — Шалон-на-Марне или Реймс — Мец — Саарбрюккен — Майнц — Вюрцбург — Нюрнберг — Регенсбург — Плезень — Прага. На хороших лошадях и при удачном стечении обстоятельств — три недели туда, три недели обратно. Уж и не упомню, сколько раз мне пришлось проезжать этими дорогами — в компании и одному, зимой и летом. Но первый свой визит в Прагу, как первую любовь и первую дуэль, я, наверно, не забуду никогда.

К середине лета 1611 года мой архив пополнился еще несколькими прелюбопытными документами, и во всех них упоминались одни и те же лица, кружившиеся в непонятном хороводе. По поручению отца Мюллера я спешно изучал хитросплетения политики Священной Римской империи за последние пять лет, но выяснил только то, что известно всем: Империей правит престарелый Рудольф II Габсбург, после недавнего мятежа безвылазно засевший в неприступном Карлштейне, покровитель алхимиков и магов, заигрывающий с усиливающимися протестантами, то и дело даруя им новые привилегии. Власть в Златой Праге захватил назначенный императором Тройственный совет, сейчас ставший Двойственным, ибо, как совершенно верно передал нам фон Краузер, один из наместников сгинул этой весной неведомо куда. В высоких сферах поговаривают о том, что Рудольф зажился на свете, и из его брата Матиаса вышел бы куда лучший правитель... Пражские обыватели по большей части игнорируют указы Совета, и вообще Прага, в особенности университетские кварталы — редкостный рассадник вольнодумства и ереси.

От таинственного кардинала Маласпины писем больше не приходило, всю остальную почту я добросовестно относил герру Мюллеру, мимолетно ее проглядывающему, а затем тщательно изучал в обществе отца Мак-Даффа и отца Фернандо — наш начинающий инквизитор выказывал немалые успехи в деле связывания между собой нитей тайных человеческих устремлений.

Вот они, эти послания, приходившие к нам из неведомого края. Привожу подробно самое главное, послужившее (как и сообщения фон Краузера), основой для удивительного и поныне памятного мне «Пражского Дела о демоне Леонарде»:

«Смею донести до сведения трибунала священной Инквизиции, что прошлой зимою мной были замечены при отправлении сатанинского обряда следующие лица: посол Венецианской республики Аллесандро делла Мирандола, известный как маркиз Кьянти, пани Андреа Фраскати, а также алхимик Филипп Никс, и с ними еще некоторые, чьи имена мне пока неизвестны. В имении последнего все вышеуказанные особы творили безбожное празднество, хуля имя Господне, поклоняясь сатане и в качестве дьявольского причастия потребив живьем поросенка.

Аллесандро Мирандола также не является тем, чье имя якобы носит, истинного посла он убил и, глумясь над таинством брака, собирается жениться на девице Фраскати, коя все знает и все покрывает. Таким образом, замышляется великое осквернение святых обрядов, коего я потерпеть не в силах. Имею все основания полагать, что самозванец этот — демон и пьет кровь человеческую, дабы жить, затем и был им убит посол делла Мирандола. С теми же дьявольскими целями покровительствует он театру, что недавно прибыл в Прагу, рассчитывая обучить актеров своим богомерзким сатирам и направлять их на развращение душ.

Дело же пока не свершилось, но благоразумие не придет к актерам, только если их «покровитель» в страхе перед гневом Церкви публично от них не отречется. Смею смиренно предполагать, что только тогда всякий театр, научаемый этим примером, обратиться к постановке благочестивых пьес, одобряемых Церковью, отвернется навеки от всякого, что уводит от Света Истинного.

Остаюсь преданным сыном Святой Матери Церкви — Доброжелатель».

— Я все больше склонен полагать, что под названием «дом, полный личин» скрывается не театральная труппа, но посольство Венеции в Праге, — заметил отец Алистер. — Что вам сразу приходит на ум, если упомянуть Венецию?

— Карнавал, — быстро сказал я. — Думаете, во всем повинны венецианские маски?

— А что говорит по данному поводу эта размазня фон Краузер? — осведомился отец Фернандо. Мне пришлось развести руками:

— Ничего. Клянется, будто не помнит, что говорил, будучи одержимым. В основном жрет за наш счет да дрыхнет. Выгнать бы его, охламона... Читать еще?