Далия Трускиновская - Окаянная сила

— Да нет же, Пелагеюшка, я бы знала! Да и не было никого по соседству подходящего, вот разве что у Глебовых…

Тут по вспыхнувшим глазкам Пелагеюшки Аленка сообразила, что, кажется, сболтнула лишнего.

— Да того Степана уж, кажись, сговорили! — добавила она.

— Степана? — переспросила карлица. — Уж не того ли, что к потешным взять хотели?

Аленка развела руками.

— Чем же не угодил? Или собой нехорош? — домогалась Пелагейка.

— Да хорош он собой, и ровесник Дунюшке… Авдотье Федоровне, — поправилась Аленка. — Да только такого ни у кого на уме не было.

— А жили, стало быть, по соседству… — Карлица усмехнулась. — Чистая у тебя душенька, свет Аленушка. Может, и верно, что ты в обитель собираешься. Однако вспомни, коли полюбится кто, про мои сильные словечки. Я и присушить могу, и супротивницу проучить, и тоску навести, и тоску отогнать. Меня — не бойся! Да и никого не бойся. Вон что девки вытворяют! Чего душенька пожелает — то и бери, а грех замолить времени хватит.

Карлица потянулась к Аленкиному уху.

— Знаешь, как мы, бабы, говорим? Дородна сласть — четыре ноги вместе скласть!..

С тем, рассмеявшись, и убежала Пелагейка вперевалочку, и показалось Аленке, что шустрая карлица на деле — куда моложе нее, скромницы, неулыбы, которая за полгода верхового житья даже подружки себе не нажила, а всё при старухах да при старухах…

Однако то, чего хотела, Аленка у Пелагейки узнала. Еще часок-другой — и вернется Дунюшка! А что, коли выбежать встретить? Замешаться среди девок сенных, ответить улыбкой на улыбку, когда Дунюшку под руки ближние боярыни из колымаги выводить будут…

Так Аленка и порешила.

Вблизи сосновой рощи, в излучине Яузы построил государь Алексей Михалыч свое сельцо Преображенское, а ранее была здесь Собакина Пустошь. Он же заложил и церковку — Воскресения Христова, поскольку часто тут живал, особенно ранней весной, как начиналась соколиная охота, и спускал на утей, шилохвостей и чирят любимых кречетов — Гамаюна и Свертяя. Сюда же привозил он и молодую жену Наталью Кирилловну. Как женился, так первое с ней лето тут и прожил. Для увеселения царского семейства была построена даже комедийная храмина — ровесница государя Петра Алексеича.

Проходила через сельцо проезжая дорога Стромынка — шла от самой Москвы, оставляя чуть в стороне Измайлово, и далее. По Стромынке должны были возвращаться тяжелые колымаги с кожаными занавесками в окошках. Аленка, уж не чая, как встретит подруженьку, на самую дорогу вышла.

Тихо и пусто было — все от жары попрятались, хоть и пора бы ей спадать, вечер близится. Потешные при деле — ведь они только тогда государеву потеху творят, когда государь прикажет, а в иное время кто — конюхом, кто — подъячим, кто, хорошего рода, и вовсе — стольником или даже спальником, а государев любимец Лукашка Хабаров — постельный истопник. Так что пуст стоит и городок Прешбург, нарочно построенный напротив старого дворца для военной потехи — со стенами, башнями, большой избой посередке — где пировать.

Издали прилетел стук конских копыт. Аленка заволновалась — не из Измайлова ли скачет гонец предупредить, чтобы готовились встречать? Однако прислушалась — всадник во весь опор скакал по Стромынке как раз из Москвы.

Был он, по случаю жары, в одной желтой рубахе подпоясанной, шапку, чтобы на скаку не потерять, в руке держал. Длинную бороду встречным ветром на два хвоста развело, однако не стар всадник, по-молодому в поясе тонок и статен. Конь же под ним — вороной, грива — на полтора вершка ввысь торчком, сам крепенький, и рожа — хитрая.

Подъезжая к дворцу, всадник придержал коня, потом и вовсе спешился и не во двор его повел, а всё задами, задами, примерно тем же путем, каким выбиралась на Стромынку Аленка.

Она растерялась — ну как сейчас люди понабегут, ее здесь обнаружат, а ведь ей место в светлице, в подклете, где стелят на ночь, ну, в огороде, если государыня Авдотья Федоровна пойдет туда с боярышнями, карлицами и сенными девками тешиться, яблочко съесть, песен послушать. Но никак не за пределами дворца!

Никто не набежал, а встретил того всадника у изгороди сам Борис Голицын — видать, ждал.

— Говори! — нетерпеливо приказал.

— Плещеева схватили! — прыгая наземь, без всякого излишнего почтения доложил гонец.

— Добро! Это нам на пользу. Как дело было?

— Плещеев, как к Кремлю подъехал, сразу не спешился. Там Гладкий со Стрижовым случились, Федькины прихвостни, стояли со сторожевыми стрельцами. Плещеев крикнул, что от государя Петра. Гладкий ему — тебя-то нам и надо! И за ногу его, с седла стаскивать. Плещеев — за саблю, саблю отняли, а самого — бить. Потом в Верх потащили, к Федьке Шакловитому. А Гладкий стрельцам говорит — ну, теперь начнется! Они на нас ночью собирались, а мы, как они поближе подойдут, в набат ударим!

— Стало быть, нашли письма? — перебил князь.

— Одно нашли — то, где про потешных писано, что придут из Преображенского царя Ивана побить, и с сестрами. Куда второе задевалось — одному Богу ведомо.

— А куда подкидывали?

— В Грановитых сенях бросили. Может, сыщется еще? — предположил гонец.

— Да ну его, хоть одно до Софьи дошло — и ладно. Проняло, выходит, голубушку.

— Да уж проняло! В Кремле все ворота на запоре, никого не пускают! Того гляди, и впрямь по слободам за стрельцами пошлют.

— Добро… — Голицын задумался. — Возвращайся, Кузя. И держи двух-трех коней под седлом. Где подполковнику Елизарьеву с товарищами в ночь стоять?

— Да на Лубянке, чай.

— Вот пусть Мельнов с Ладогиным от него ни на шаг не отходят. И как только он словечко вымолвит, что Шакловитый в эту ночь, видать, собрался медведицу с медвежонком насмерть уходить, пусть домогаются, чтобы их и послал поднимать тревогу в Преображенское.

— В эту ночь, стало быть?

— С Божьей помощью, — подтвердил князь. — Скачи, Кузя, господь с тобой. Немного уж потерпеть осталось.

Кузя усмехнулся в густую бороду, неспешно вставил ногу в стремя — и Аленкин глаз не уловил, как стрелец взвился в седло.

Конь под ним вытянул шею и заржал.

— Нишкни, черт! — прикрикнул Кузя.

— А ну — катись отсюдова! — совсем по-простому приказал Голицын. — Это ж он царский поезд учуял! Государь из Измайлова возвращается! Вот тебя лишь мне тут и недоставало!

Но сказал он это добродушно, не обидчиво — Кузя весело глянул на него сверху вниз и послал вперед своего крепкого гривастого конька.

Голицын перекрестил уносящегося всадника и неторопливо пошел назад — встречать у главного дворцового крыльца колымаги с обеими государынями, Натальей Кирилловной и Авдотьей Федоровной, с царевной — государевой сестрицей Натальей Алексеевной, коей еще и шестнадцати не сровнялось, с верховыми боярынями и всяческой женской прислугой.