Гай Орловский - Ричард Длинные Руки – паладин Господа

— Фу, — выдохнул я с облегчением, — что ж вы тянули, отец Дитрих? Я чуть не обосрался. Конечно же, я не знаю молитв, но я… стараюсь стыдить от зла и творить благо! Как могу, конечно.

Он сказал благочестиво:

— Ты уже сотворил молитву.

— Я?

— Да. И твоя молитва дошла до божьего слуха.

Я раскрыл рот, всмотрелся в его глаза, где появилось подобие улыбки.

— Это молотом по мрамору?.. Да грохот был такой, что могли услышать и на небе. А у бога, думаю, слух как у… словом, хороший слух.

— Молитва делом, — сказал он просто, — самая лучшая молитва.

— Спасибо, отец Дитрих!

Он с кряхтением поднялся, уже повернулся, чтобы уходить, взглянул через плечо:

— Господа бога нашего благодари за его милосердие… Но вообще-то, Дик, я не хотел бы быть на твоем месте. Мне бог всегда поддержка и опора, совет и утешение, в нем я нахожу понимание и прощение… но ты, не принимающий бога, не принимающий дьявола, — ты одинок, ты страшно одинок… А как может душа человеческая жить в черном одиночестве?

Я пошел его проводить до дверей, поколебался, сказал со стыдом:

— Мне совестно, отец Дитрих, но когда Сатана говорил со мной, больше всего мне не понравилось… что он со мной сразу на «ты». Я уверен, что господь бог, если бы заговорил со мной, обращался бы как «сэр Ричард». Вот просто почему-то уверен… Я понимаю, это «ты» упрощает взаимоотношения, сближает и все такое, но вот не могу… это противно даже, чтоб вот так сразу… или чересчур быстро на «ты». Для этого надо созреть. А сразу на «ты» — это все равно что тащить морковку за листья, чтобы быстрее выросла!

Он взялся за ручку двери, помедлил, голос прозвучал строже:

— Сын мой, ты даже не догадываешься, насколько ты глубоко проник… Прародитель наш Ной дал человеку всего три запрета, но отделил ими человека от скотов. Святой Моисей добавил еще семь, и человек стал ближе к богу, а от скота дальше. Иисус Христос принес еще правила и ограничения, а отцы церкви, развивая его святое учение, воздвигают новые нравственные запреты, человека делают человечнее, а дьявола посрамляют, ибо тот жаждет человека ввергнуть в скотство. И это поспешное «ты» — тоже от дьявола! Ты этого не знал, но ты… ощутил. Да будет с тобой благословение церкви!

Он ушел, а я стиснув челюсти смотрел вслед. Может душа человеческая жить в одиночестве, может. Если ее оглушить, как кроля обухом меж ушей, если каждую свободную минуту заставить развлекаться и — не думать, не думать, ни в коем случае не думать!!!

Глава 4

Дверь скрипнула, в проеме появилась лохматая голова. Из-под грязных нечесаных волос на меня уставились круглые испуганные глаза.

— Уже ушел?

— Нет, — ответил я раздраженно. — Вот он сидит!

Слуга взглянул в страхе на пустой стул. Волосы начали подниматься на его дурной голове с оттопыренными ушами. Уже сегодня вечером все во дворе будут знать, что у меня сидел призрачный монах, что ко мне летают голые бабы с крыльями, а из-под пола вылезает… ну, что-то вылазит.

— Изыди, — велел я. — Если опять пережаришь мясо, я тебя самого брошу на сковородку!

Он исчез, только за дверью послышался быстро удаляющийся топот башмаков на деревянной подошве. Я вперил взор в стену — там то, за что мужчины готовы отдать полжизни, а то и жизнь: дивный меч в ножнах старинной работы, его отточенное как острейшая бритва лезвие рубит любые доспехи, а на нем — ни единой щербинки, дальше — треугольный с выемками вверху по краям рыцарский щит, дивная чеканка… на простом крюке висит мой чудесный молот, бьет подобно гранатомету, возвращается в ладонь вернее бумеранга…

А если учесть, что вон в углу на отдельной лавке доспехи Арианта, древнего героя, их не пробить никаким оружием, то я защищен едва ли не лучше всех в Зорре. Но счастливее ли я… если она приехала к какому-то сраному мужу, а я томлюсь здесь, как меджнун долбаный, изнываю, мне хреново, но что я могу сделать…

За спиной послышался легкий понимающий смешок. Рука моя метнулась к поясу, где пальцы обычно натыкаются на рукоять кинжала. Это получилось бездумно, сзади прозвучал мягкий интеллигентный смех.

Он стоял посреди комнаты, одетый просто, но, как говорят, со вкусом. Обычный такой зажиточный горожанин. Средний, самый средний из них. Живые черные, как спелые сливы, глаза наблюдали за мной с интересом.

— Раньше у вас этого жеста не было, — заметил он. — Позвольте присесть?

— Да, конечно, — сказал я. — Располагайтесь… Как говорят: будьте как дома, но в холодильник — ни-ни. Удивлен, что вы так спокойно появляетесь в таком месте, как Зорр.

Он уже сидел в свободной непринужденней позе, забросив ногу на ногу, причем самым элегантнейшим образом, когда лодыжка одной ноги покоится на колене другой. Я вынужденно сел напротив, чтобы не давать преимущества дьяволу даже в такой мелочи.

— Да, — признался он, — Зорр — довольно неприятное место. Одни святоши, полно попов, черных ряс… Мракобесие какое-то!..

— А их аура святости не мешает?

Он покачал головой.

— Нисколько.

— Ничуточки? — спросил я, не поверив. — А я слышал, что стоит только показать крест, как исчезаете с жутким воем и… простите, неприятным запахом.

— Бред, — ответил он, — преувеличение своих сил, преуменьшение сил противника — все привычно, все всегда одинаково… Правда, я не могу оставаться, если меня не желают видеть или слышать, это закреплено в Правилах… ну, а так я вообще-то вхож, как вы знаете, даже к богу. В любое время. А там, как догадываетесь, аура помощнее, чем среди этих вонючих попов, что всю жизнь не моются.

— То аскеты не моются, — возразил я. — Да некоторые из монахов, давшие такой обет. Ладно, дело не в этом. Чем я обязан вниманию человека, который вхож в покои… даже не решаюсь назвать имя Верховного Сюзерена?

Он сдержанно улыбнулся, обронил:

— А его имя никто не знает. Но это так, к слову. Вы, помнится, высказывали мысль… желание посетить южные страны?

— Да, — согласился я и подумал, что дьявол явно слышал мой разговор с Дитрихом, ибо мгновенно перешел с фамильярного «ты» на более вежливое «вы». — Высказывал.

— И как сейчас?

— Не передумал, — ответил я твердо. Он щелкнул пальцами, на столе появился золотой кувшин такой дивной чеканки, что у меня остановилось дыхание. Второй щелчок — возникли два старинных кубка, тоже золотые, мелкие рубины идут по ободку, зеленые камешки всажены в основание.

— Хотите вина?

Я подумал, отрицательно покачал головой:

— Нет.

— Почему? — спросил он хитро.

— Мне нужна чистая голова, — ответил я, — и ясный, по возможности, мозг.