Возвращение (СИ) - Галина Дмитриевна Гончарова
Сейчас Устя благословляла это решение.
Фёдор потом все же расставит посты, и стража будет хватать любого, кто будет перебираться через вал, и нещадно пороть прямо на месте. И Фёдор будет сам проверять посты, и нескольких людей прикажет запороть насмерть...
Это будет потом.
А сейчас она нещадно вымазалась, перебираясь через земляной вал, и радовалась еще более-менее сухой погоде. А то бы и хуже было.
Слезла с другой стороны, кое-как перескочила через ров, правда, упала на четвереньки и кажется, колено рассадила. А и ладно. Дохромает.
* * *
Роща открылась внезапно.
Кажется Усте — или она подальше от вала была?
А, неважно.
Вот только что голая дорога, а сейчас уже вокруг подростки, кустарнички, и все шуршат рядом. И соловей поет.
Устя невольно завертела головой, стараясь отыскать ночного певца. И нашла, что удивительно.
Соловей устроился на ветке дуба, и пел так, что дух захватывало. И был он при этом совершенно белым. Или луна так на перьях отливает?
Устя об этом не думала, она шла вперед и вперед.
И снова споткнулась, упала, выходя на поляну. Совсем небольшую, круглую — и береза на поляне. Да какая!
Сразу видно, она еще государя Сокола помнит. И до того сколько веков встретила?
Толстенная, мощная, покрытая густой зеленой листвой, словно и не приходила в рощу осень.
Устя согнулась в поклоне, да так, что носом чуть в траву не уперлась.
— Богиня...
И словно эхо ей ответил тихий голос.
— Богиня!
Только вот чувства разные были. Устинья перед рощей благоговела. А с той стороны ужас в голосе чувствовался, да какой!
— Кто тут?
Устя оглядывалась. Говорить? Бежать? Делать-то что?
— Это я.
Одетая в простую рубаху и ярко-зеленую поневу, на Устю смотрела женщина.
Молодая? Старая?
Лицо с морщинками, а глаза молодые, яркие, зеленые, даже в темноте видно. Такая искристая зелень, как у кошки, даже светится немного.
Фигура женская, и движения совсем легкие, девичьи.
— Кто ты? — Устя спрашивала требовательно. Разные люди приходят к Богине, да и слуги ее... Волхва это? Или пока еще помощница? Или кто-то еще? Не очень Устя во всем этом разбиралась...
— Я просто служу Живе.
— Ты — волхва? — Устя и не сомневалась. Она имеет право спрашивать.
— Да.
— Я... я пришла не просто так. Мне приказала прийти сюда одна из Беркутовых.
— Кто?
— Прости. Я не могу назвать ее имя.
— Я тоже Беркутова, — тихо сказала женщина. — Добряна меня нарекли.
— Устинья я. Заболоцкая.
— Не боярышня ли?
— Неуж так мой род известен?
— Прабабка твоя, Агафья, мне ведома. Волхва она, и не из последних.
Устинья кивнула.
— Вот. А со мной... я не знаю, что со мной случилось. Но волхва сказала мне сюда прийти. Здесь ответ искать.
Добряна видимо успокоилась, плечи опустились, посох исчез куда-то... когда он и появился-то? Устинья даже и не заметила.
— Что ж. Проходи, Устинья. Будем искать. Прости, не признала я в первую минуту.
— Я... со мной не так что-то?
Устя невольно руку к груди поднесла. Там горел крохотный черный огонек. Такой теплый. Такой...
Настоящий.
— Не совсем так, как надо бы. Но мы смотреть будем. Думать будем. Ты проходи... сестра.
— Сестра?
Вот уж чего не ожидала Устинья. Разве... и так бывает?
— Все мы — сестры, — женщина коснулась груди. Ровно там, где и сама Устинья ощущала тепло. — Все родные. Меня Богиня давно уже позвала, а тебя, смотрю, только что? Может, день — два?
Устя кивнула.
Двадцать пять лет назад? Двадцать пять лет вперед? Неважно, богине виднее!
— Недавно.
— Но не для служения, это я вижу. Ты меня не заменишь, у тебя другая дорога.
Устя снова кивнула.
Ей хотелось бы остаться в роще. Сесть под березу, и сидеть, слушать соловья, ни о чем не думать, никого не видеть — все устроится само?
Не устроится.
ОН умрет. И все будет плохо, и темно, и не нужно. Никому не нужно, и ей в первую очередь. Устя не сможет здесь остаться. Она обязательно уйдет. Но...
— Я просто пришла к Богине. Или за помощью. Я уж и сама не знаю.
— Не печалься, все образуется, — от руки волхвы шло тепло. Оно успокаивало, прогоняло мятежные мысли, заставляло дышать полной грудью. Мимоходом кольнуло горячее в колене, Устя даже охнула, но тут же успокоилась. — Себя мы вылечить не можем, а вот другим помочь проще. Друг другу особенно. Сила в нас общая. Если ты ее уже приняла, дальше легче будет. А вот те, кто Богиню не принял, тех лечить сложнее. Закрываются они, сопротивляются. Я уж молчу про крещеных. Чужое... оно завсегда чужое.
— Я тоже крещеная.
— Нет. Ты умершая.
— Я?! Я... кто?! — вот теперь Устинья и испугалась. Чуть не до медвежьей болезни, до дрожи в коленях, до крика. — К-как?!
— Неведомо мне это. Ты пришла, я силу твою почуяла, — волхва головой качнула. — Я думала, ты с недобрым... сила твоя, хотя и от Живы, да словно через смерть прошла. Но не колдовка ты, тех бы я сюда и не подпустила. Да и не подошли бы они сюда.
— Колдовка?
— Наш дар от Живы, их от Рогатого. Наш дар врожденный, из ладоней Матушки, их — чужой кровью и болью выкупленный. Наш к Живе уйдет, их дар передать требуется.
— Понимаю, — Устя и правда понимала, о чем речь. — но что с моим даром не так?
— Посмотри на меня, Устинья. Внимательно посмотрит, вот сюда. Что видишь ты? Что чувствуешь?
Ладонь волхвы коснулась того места, в котором огонек грел.
Устя и пригляделась.
В этом месте как-то все легко получалось. Не училась она такому никогда, а все ж поняла.
— Светлый он. Ровно солнышко. И теплый.
— Испокон веков мы лекарки. Жизни спасаем, черное колдовство снимаем, болезни рассеиваем. Род — меч, Жива — щит. Сколько воин без защиты сделает? Да ничего, впустую все! А и щит один, без клинка, тоже не поможет от врага защититься.
— Понимаю.
— А твоя сила — другая она. Изначально, как наша, а сейчас что получилось — не знаю. Согласна ты, чтобы я посмотрела?
— конечно. Для того и пришла.
— Иди тогда к березе.
Устя даже и не оглядывалась.
ТАКАЯ береза здесь одна.
Громадная, раскидистая, толщиной, поди, в четыре ее обхвата, но не корявая, а гладенькая, ровненькая, стройная. И корни выпирают.
И соловьи в ветвях поют. И сомневаться тут
