Уехал славный рыцарь мой… - Марина и Сергей Дяченко
— Не подходите к нему. Это бомба.
Я присмотрелась. Парень выглядел совсем как настоящий, и если бы не повторяющиеся движения — дерг-шмыг-дерг — и не искусственные закольцованные фразы, я тоже сочла бы его испуганным подростком.
— Назад! — кричал дворецкий, наступая на пастушка с рогатиной. — Назад, отродье! Уходи, откуда пришел!
Парень смотрел сквозь него мутными голубыми гляделками и причитал о потерянной корове.
Дворецкому, конюху и Диего пришлось объединить усилия, и втроем они вытолкали пастушка за ворота. По дороге пылило стадо; конюх побежал навстречу, размахивая руками, веля остановиться, свернуть…
Дворецкий малодушно бежал. Диего оттирал пастушка с дороги; я наблюдала за ними в прицел пушки. Мутная оптика давала тем не менее возможность увидеть все в деталях — разевающийся рот пастушка: «Хозяин… убьет…» Капли пота на висках Диего. Поднимающуюся над дорогой пыль — стадо было все ближе…
— Заворачивай! — кричал Диего погонщикам. — Заворачивай! Бомба!
Стадо лилось, как тяжелая вода, и не было силы, способной остановить его в несколько секунд. Диего встал перед пастушком, расставив руки — будто старший брат, готовый защищать младшего от потока рогатой скотины, от всех этих бурых и рябых, красноглазых, бездумно топочущих копытами и роняющих в пыль лепешки.
Стадо обтекало их, как речка — скалистый остров. Погонщик крикнул, даже замахнулся кнутом, но конюх перехватил его руку.
Диего стоял между стадом и смертью, и черные волосы его медленно седели от оседающей пыли.
* * *
— …я не знаю, сеньора, откуда они берутся. Откуда берутся моховые звезды или костлявые аббаты? У них, этих ходячих бомб, даже чипа нет… У них ничего нет. Если бы рвануло, сеньора, ничего бы не осталось, только яма. Мы с конюхом радиацию померили на том месте, где он стоял… Пресвятая дева Мария! Пришлось песком закидать.
Снова была ночь. Мы сидели на крыше; от горизонта до горизонта тянулась тишина — ни цикады, ни сверчка, ни шелеста листьев. Даже фонтан во внутреннем дворике молчал.
— Спасибо, Диего. Может быть, ты спас нас всех… И дона Аманесера.
— Сеньора, нет! Я бы не смог спасти. Я только смотрел, чтобы на него не наступила корова. А если бы он вздумал рвануть — как бы я его удержал?
— «Вздумал»? Разве они думают?
— Конечно, нет. Им нечем думать. Это я просто так сказал.
Над горизонтом поднялась луна — вылезла, как головка новорожденного, наполовину.
— Диего… Тебя ведь родила человеческая женщина?
— Да, я совсем простой, — он улыбнулся. — Совсем такой, как есть. Братья, сестры, дядька — золотая душа, зато тетка злющая, скупая… и красавица. Однажды выглянула из окна, так три дня собаки брехали!
Его белые зубы поблескивали в полутьме. Я заставила себя отвести глаза.
— Сеньора, — сказал он серьезно и тихо. — Я давно хотел спросить. Рыцарь Аманесер… Он дал обет никогда не снимать шлема?
Я молчала.
— Тогда, когда он рассказывал о вас… Он всю ночь просидел у костра в доспехах — и даже не поднял забрала. Я ни разу не видел его глаз. И на портрете в гостиной он тоже в закрытом шлеме. Я подумал — может быть, он дал обет?
Луна поднялась выше. Залила оливковую рощу желтым масляным светом.
— Простите, ради Бога, если я что-то не то сказал…
— Нет, Диего… Просто рыцарь Аманесер — он…
Луна вдруг погасла. Все небо из черного, звездного сделалось темно-красным. Там, где недавно была луна, осветился яркий полукруг — как будто новое солнце.
Вероятно, тот пастушок нашел-таки свою корову.
* * *
— Донна Клара! Побежденный рыцарь у ворот!
Они приходили едва ли не ежедневно, и каждый приносил и привозил с собой целую гору хлама. Там было все — мотки веревки, бутыли с маслом, гвозди, шурупы, цинковая проволока, ампулы без маркировки, непонятные мне узлы, механизмы, агрегаты. На одной телеге валом лежали детали с торчащими контактами, деформированные, оплавленные, будто вырванные откуда-то с мясом. Каждая деталь была завернута в отдельную тряпицу, обвязана ленточкой и снабжена кожаным пронумерованным ярлычком.
— Боже мой, — причитал Диего, перебирая эти узелки. — Потроха от великана. Не иначе наш Рыцарь Рассвета великана завалил!
Синко, еще более исхудавший, похожий теперь на ходячего мертвеца, хлопотал в мастерской и в башне. Мы поставили ему новый аккумулятор от какого-то незадачливого оруженосца.
Я знала, что возвращение Аманесера очень близко. Я жду его и буду ждать, сколько понадобится — неделю… От силы две…
В последние дни я редко видела Диего. Он уходил на рассвете, слонялся по дальним поселкам, иногда приносил обрывки новостей: поток беженцев из пострадавшей от взрыва провинции наконец-то иссяк. Овцы болеют неизвестной болезнью. Ожидается небывалый урожай апельсинов…
Аманесер приближался к нам с востока. Это легко было определить, проследив пути побежденных; я взяла за обычай подниматься на башню каждое утро и каждый вечер. Отведя с лица вуаль, смотрела на восток.
Дороги были пусты. Но я знала, что каждую минуту вдали может показаться едва заметная точка и, приблизившись, оказаться рыцарем в доспехах, верхом на огромном черном коне.
Башня чуть заметно сотрясалась. В ее узком, как шахта, подвале хозяйничал Синко.
* * *
— Я пришел попрощаться, донна Клара.
Он стоял очень серьезный, в дорожной одежде, с узелком в опущенной руке.
— Я долго думал и принял решение. Не мне посягать на великую любовь Рыцаря и его Дамы. Не мне становиться между светлой донной Кларой и ее Аманесером. Я уйду в монастырь и никогда больше не возьму в руки меч. Я так решил.
— Диего…
— Пожалуйста, сеньора, ничего не говорите. Словами здесь не поможешь… Прощайте.
Он поклонился — сдержанно, с достоинством. Повернулся и вышел прочь. И ушел по пустынной дороге — на запад.
* * *
На рассвете, поднявшись на башню, я увидела маленькую точку на востоке. Точка приближалась с каждой секундой, и скоро можно было различить всадника с длинным копьем в руке.
Я выбежала на дорогу.
По всему дому суетились слуги, а дворецкий взобрался на крышу и трижды протрубил в трубу.
Аманесер, Рыцарь Рассвета, подъехал к воротам. Глухой черный шлем закрывал его лицо, и забрало, как всегда, было опущено. Нога в железном башмаке коснулась земли, подняв облачко пыли; Аманесер спешился.
Я замерла в поклоне.
Аманесер — любовь моя, грусть моя, жизнь моя — обнял меня и, ни слова не говоря, коснулся теплым железом моей горячей, залитой слезами щеки.
* * *
Ночи коротки, особенно такие ночи.
Он спал, по обыкновению не снимая доспехов, а я сидела рядом. Где-то праздновали слуги, конюх чистил черного коня, кормил с ладони овсом; я знала, что утром все кончится. Утром он встанет — и снова уйдет. А я снова останусь одна и буду ждать его, сколько понадобится…
До утра оставалось три
