Последний тигр. Обитель Святого Ястина - Татьяна Белова
К ужину аппетит у него окончательно улетучился, сур скорчился в кресле у камина и смотрел на красивые языки пламени. Впервые за день из своих покоев спустился запуганный Сальвар и чуть ли не на носочках прокрался в соседнее кресло. Выглядел он больным и бледным. Кастор некоторое время собирался с духом, чтобы спросить у бургомистра, что же его так испугало, но так и не собрался. Его больше всего интересовало, имеет ли ужас на лице этого тщедушного человека отношение к делу, которое ему приказано исполнить. И исполнить безоговорочно успешно.
Кастор поправил себя — им приказано исполнить. И вот в этот самый момент в двери к бургомистру и постучался одарённый милсдарь грамард.
Орис нашёл Кастора в гостиной, тот будто птенец горла сидел в кресле, подтянув ноги к груди и положив голову на колени. В своих новеньких, богатых одеждах, выглядел белоплащник паршиво, спать видимо он так и не ложился. Грамард потёр меж собой сморщившиеся от воды ладони, а потом вытер их о штаны, те как будто вспотели, подошёл и сел в кресло напротив сура. Желудок Ориса урчал от голода, но он его игнорировал в угоду зуду иного рода.
— Я был не прав, — сказал Орис.
Кастор подвигал глазами, поднял брови и так же тихо ответил:
— Скажи это еще раз, и громче.
— Я был не прав, — громче сказал Орис и выпрямил спину, слова давались тяжелее чем он думал, будто кадык повернули в горле.
Кастор покачал головой, вытащил из-за пазухи письмо и протянул Орису. Потом, сбросив ноги, облегчённо откинулся на спинку кресла. Грамард, не привыкший тянуть кота за хвост, а сура за язык, вытащил лист с вензелями и быстро пробежал глазами идеально ровные строчки.
Эссале и так красиво ложился на бумагу, но монсеньор имел привычку слегка наклонять буквы из-за чего грамард, читая, наклонял голову. Дочитав, он резким движением бросил письмо в огонь. Не ожидавший такого святотатства, Кастор вскочил и почти закричал от ужаса, но вдруг замер и шумно выдохнул.
— Написано же, по прочтении сжечь, а ты с ним носишься.
Сур опять упал в кресло.
— Хотел тебе показать, — прошипел Кастор. — Дубина.
— Чего ты расселся? Пошли искать! — сказал Орис и встал.
— Я же говорю — дубина, — вздохнул Кастор. — Луна полнится на небе, милсдарь, а вы куда-то собрались. Не все ямы отхожие еще опробовали? Лучше расскажи, какие духи нечистые за тобой гнались?
Орис сел обратно, немного помялся, но ответил.
— Кхамирские.
Пламя очага сверкнуло в тёплых, карих глазах Кастора, когда тот медленно повернул голову. Ухмыльнуться он не посмел. Над кхамирцами никто не смел потешаться. Даже двести лет спустя одно только упоминание последних еретиков заставляло людей ёжиться и осенять себя пятиконечной звездой, призывая Его к милости.
— Пойдём ка на кухню, милсдарь писарь, я буду рассказывать и жевать, а то что-то… нутро моё неспокойно из-за пустоты кишок.
Спустя час Орис и Кастор всё еще сидели за большим столом. Кухонный детина спал под лавкой справа от еще теплой печи, на столе горели свечи, но было сумрачно. Орис доел кашу со шкварками и взялся за пирог с рыбой, запивал он всё это кислым вином, потому как пива здесь не оказалось.
Достопочтенный бургомистр Сальвар, был собратом сура по столичному духу, всё то его тянуло к роскоши и презентабельности на столичный манер, а в прошлом сезоне в столице как раз разгорелась мода на сладкое вино. Правда здесь, на севере, найти приличное сладкое вино было сложнее и дороже, оттого обходился Сальвар чем придётся.
— Ну и дрянь, — сморщился Орис, но сделал очередной глоток.
Кастор не обратил внимания на его жалобу, вместо этого спросил:
— А что ты там про вены на лбу сказал?
— Да черные они были, точно тебе говорю, мне почудилось даже, что они двигаются как живые. Ты что-то знаешь про такое?
Кастор медленно кивнул, смотрел он пустым взглядом на огонь свечи, огонёк дрожал.
— Есть одна легенда о той, последней битве при Чандре, когда уже стало ясно, что всё, Кхамир пал, свободные, вместо того чтобы отступить, бросили оружие, взялись за руки и пошли строем на пехоту отца всея Осеи* герцога Владислава Ружского, будто пытались взять их в бессмысленное кольцо. Кхамирцы падали и умирали, но рук они и после смерти не разжимали. А дальше, кровь убитых, становилась чернее ночи и горячее кипятка, она как живая, кидалась на строй святого воинства. Все, кого нашли потом, были с черными отметинами на лбу. Будто под кожей что-то было, оно шевелилось и двигалось. Потому Владислав и приказал всех добить, и своих, и чужих, а местность выжечь до твёрдого камня, а потом вернуться и еще раз выжечь.
Орис сглотнул и хотел даже сказать, что сказки всё это, но не посмел. Поднял брови. Опустил. Вгрызся в кусок пирога. Глотнул кислого вина и даже не поморщился.
— Мастер Капринус сказал бы сейчас, что если что-то выглядит похожим друг на друга, это еще не значит, что оно имеет одинаковую природу, — сказал Орис.
— Ты читал мэтра Капринуса?
— Я ходил на его лекции в университете Палмаата, — ответил грамард. — Думал ты знаешь мою биографию.
— Знаю, но глядя на тебя, никак не могу поверить, что всё то, написанное в бумажках, про тебя. Может, есть другой какой Орис?
Орис не ответил, отодвинул недоеденную корочку пирога, подумал и бросил её под стол. Откуда-то из-за печи выскользнул тучный, грязно-дымчатый кот и мигнул жёлтыми глазами.
— Надо бы поспать, милсдарь писарь, — сказал Орис, поднимаясь с лавки. — Поиски начнём завтра.
Торопиться Кастор начал прямо с утра, Орис только глаза успел раскрыть, а сур уже тут как тут, кедровый взвар и яичная похлёбка даже дымились еще.
— Завтрак тебе принёс, — немного смешавшись, сказал сур. — Вставай, давай!
— За такую службу, милсдарь писарь, обычно розги полагаются, и как ты только дожил до сих пор, — посмеялся Орис, но из-под одеяла вылез и принялся одеваться.
Кровать в гостевой комнате бургомистра была такая, что с великим трудом заставил себя Орис её покинуть, но чутьё, в это утро острое и колючее, подгоняло. Принесённый суром завтрак, Орис заглатывал уже на ходу. Не успели они на десять шагов отойти от дома бургомистра, как Кастор зашептал, подтянувшись на цыпочках к Орисову уху:
— И как же искать того, не знаю кого? Имя то не назовёшь, а если даже, он
