Песнь войны (СИ) - Карпов Илья Витальевич

Дрожащее пухлое существо в рясе, валяющееся в ногах короля, выглядело настолько жалким в сравнении с прежним величавым патриархом, что губы Дэйна Кавигера искривились, силясь подавить смешок.

— Длань богов? — король улыбнулся. — В самом деле. Помнится, патриарх всегда считался божественным гласом. Языком, что передаёт волю высших сил смертным и ведёт их сквозь мрак бытия.

— Да! Да! Вы правы, безусловно, правы, Ваше величество! — приговаривал Велерен. — Вы длань, а я язык!

— В таком случае, хочу напомнить вам слова из вашей собственной проповеди, — король сделал паузу. — И если язык мой злословит и несправедливо возводит хулу, то такой язык надлежит вырвать. А вы только что оскорбили королеву.

Патриарх прекратил всхлипывать, его глаза расширились от ужаса.

— А потому, будучи дланью, я должен избавиться от этого поганого языка. Патриарх Велерен! — торжественно провозгласил король. — Я, Эдвальд Первый из дома Одерингов, король Энгаты, пред ликом богов и людей, Троих и многих, приговариваю вас к смерти. Сир командующий, приведите приговор в исполнение.

Опешившие гвардейцы ослабили хватку, и Дэйн без труда освободился. Он подошёл к патриарху, взял его за шиворот и поднял на ноги, получая удовольствие от свершающейся справедливости. Тот трясся всем телом и то и дело норовил повалиться, не удержавшись на ватных от страха ногах. Меч командующего с коротким лязгом покинул ножны.

— Как вы говорили, ваше святейшество? — Кавигер приставил остриё меча к животу Велерена. — «Божественная кара неотвратима, независимо, верите ли вы в это или нет». Что ж, вы были правы.

Сказав это, он резким движением пронзил клинком белоснежную рясу. Патриарх шумно выдохнул. Его лицо, покрытое крупными каплями пота, на мгновение побагровело и тут же начало бледнеть. Дэйн вытащил из раны меч, и Велерен осел на пол, повалившись на бок с затухающим стоном. Командующий гвардией наклонился и вытер клинок о ткань рясы.

— Изменники казнены. Да упокоят боги их души, — проговорил король, после чего обратился к остальным. — Вы, стражи Русвортов, были верны изменнице и пошли против командующего королевской гвардии.

— В-ваше величество… — сказал дрожащими губами один из них. — Мы не знали… Королева сказала, что вы при смерти. Что сир Дэйн обезумел и не пускает её к вам… Если бы мы знали…

— То предали бы её? — холодно спросил король. — Чем тогда вы лучше? Русворт наверняка пожелает сам похоронить дочь. Когда это случится, отвезёте её тело на острова.

Он смерил взглядом четверых в серых сутанах:

— А вы ещё кто такие?

— М-м-монахи Тормира, — заикаясь, проговорил один из них. — Серые… судьи…

— Служители бога правосудия. Что ж, ступайте в Церковь и возвестите, что ваш бывший патриарх казнён за измену. Вызовите Хельдерика, мне есть, что с ним обсудить.

— П-п-простите, но Хельдерик покинул Церковь. И город…

— Это печально. В таком случае, я найду ему замену, — зевнул король. — А теперь унесите тела и покиньте королевские покои. Я собираюсь как следует выспаться.

В эту ночь Дэйн Кавигер провёл остаток караула с мыслями о свершённом правосудии. Хоть изменникам по всем правилам следовало предстать перед судом, в редких случаях его величество мог вершить суд самолично, поэтому командующий был уверен, что поступил правильно. И мысли об этом грели его этой необычайно прохладной ночью. Даже осознание того, что Русворты не обойдут смерть королевы своим вниманием, меркло перед новостью, что разнесётся по Энгате с утренним колоколом. Король вернулся! Да здравствует король!

Глава 3

Путь до Лейдерана тянулся мучительно долго. Говорят, коровье стадо идёт со скоростью самой слабой и больной коровы. Игнату казалось, что вся королевская армия состоит из одних лишь больных коров. Сам он как единственный маг вместе с Драмом, единственным эльфом, ехал верхом подле самого лорда Джеррода Раурлинга и помалкивал, так как из разговоров знал, что помимо нескольких сотен конных рыцарей с ними идёт ещё и множество пехоты. Чтобы вся эта процессия, и без того растянувшаяся на добрую милю Восточного тракта, не размазалась ещё больше, пешие шли впереди, а уже за ними плелись все остальные. Позади армии же тащился обоз, за которым, стараясь не отставать, двигались маркитанты.

Вот уж для кого война — настоящий праздник, так это для вольных торговцев-маркитантов. Они прибиваются к войску, а когда оно встаёт на привал, тут же разбивают своеобразный передвижной рынок бок о бок с армейским лагерем. В этом месте участник похода мог получить практически всё, что душе угодно: от новой обуви и еды, чуть более вкусной, чем походная каша, до выпивки и женской ласки. Пусть такой заработок был куда менее безопасен, чем торговля в городе, но выгода от многократно завышенных цен с лихвой перекрывала риск. Солдатам же деваться и вовсе было некуда, так что они были рады и такой возможности.

Кто-то однажды сравнил военный поход с грозовым небом: бесконечные и утомительные переходы, тянущиеся словно тоскливые тучи, прорезают редкие вспышки битв, короткие и стремительные, как вспышки молний. Услуги вольных торговцев помогали солдатам как облегчить самую тоскливую часть похода, так и успокоить душу перед предстоящей битвой, а потому маркитантские обозы ценились почти как полноценная часть войска.

Сам же обоз пестрил самыми разными людьми: дельцы со всех концов Энгаты и из-за её пределов, напёрсточники, картёжники, девушки, не обременённые моральными принципами, торговцы пивом и вином, словом, все те, кто не упускал возможности нагреть руки на пожаре войны. Большую часть похода вся эта разношёрстная компания была предоставлена сама себе, но, если бы ушлые солдаты решили что-нибудь украсть у маркитантов под покровом ночи, им пришлось бы держать ответ перед смотрителем войскового обоза или, как его называли на ригенский манер, вагенмейстером.

Дунгар и Рия ехали в отдельной госпитальной части обоза вместе с хирургами, белыми сёстрами Ордена Аминеи и прочими, кому надлежало помогать раненым и больным. Гном был не в восторге от такой компании, но оставить Рию одну он не мог. Даже когда Дунгар наведывался к маркинтантам, он неизменно возвращался к Рие, пусть порой от него и несло выпивкой. На возмущение матушки Анеты, приорессы монастыря Святого Беренгара и старшей среди монахинь, он неизменно добродушно отвечал:

— Леди, вам и не снилось, сколько миль я оттоптал впроголодь в былые годы! А уж сколько раз я махал топором на пустое брюхо, знаете? И теперь, имея возможность, отчего б мне не получить желаемое за честно заработанное серебро? Отчего б не отдохнуть перед грядущей битвой? Малышке Рие тоже не мешало бы отвлечься, да, видать, от вашего тоскливого вида ей ничего и не хочется.

Но Рия всякий раз говорила, что ей ничего не нужно. Она занимала время разговорами с обитателями госпитального обоза, в общении с которыми нашла неожиданный для самой себя интерес. Впрочем, ещё более неожиданным он был для самих лекарей: не каждый день увидишь девушку из богатой семьи, интересующуюся медициной.

Несмотря на юный возраст, Рия успела прочитать перевод труда Гиппокреона из Кеотии, а кроме того, осилила половину монографии Кая Авлия Цельса, аэтийского врача и выдающегося хирурга своего времени, который когда-то спас императора Алестиниана после тяжёлого ранения. Алхимическое искусство во многом перекликалось с медициной, так что девушка в этой области считала себя как минимум не глупее монахинь, костоправов и знахарей. Так, под бульканье бочек и скрип колёс и проходили эти импровизированные научные диспуты.

— Разумеется, я читал Цельса, — вздёрнув крючковатый нос говорил престарелый врач Эббен Гальн, — Всё-таки в мерцбургской Коллегии естественных наук его изучают ещё на втором году обучения. Только вот есть вещи в его трактатах, с которыми я как хирург никак не могу согласиться.

— Это какие же? — с любопытством спросила Рия.

Гальн был одним из немногих, с кем её было интересно вести диалог. Остальные, по её мнению, оказывались слишком некомпетентными в вопросах медицины, сводя всё к исцеляющей силе Холара и настоям, облегчающим боль.