Максим Марух - Игра Лазаря

– Дело не в шутке. Ты прав.

– Но?

– Без «но» – во всём прав. Хватит уже притворяться, что в моей жизни поработал монтажёр. Что сначала всё становилось хуже и хуже, а потом вдруг щёлк – и я уже распаковываю вещи в вашем доме. Это глупо и… малодушно.

Впервые за всё время она заговорила на эту табуированную тему. Заговорила сама, открыто.

– Выговорись, – посоветовал Лазарь и подошёл поближе на случай, если ей вдруг понадобится плечо, в которое она сможет выплакаться. – Давай, вклей недостающий кусок в ленту. Потом перемотай вперёд и больше никогда не возвращайся.

Яника отошла от раковины и остановилась перед ним, будто собиралась пригласить на белый танец. В движениях и взгляде угадывалось нечто такое, что Лазарь обязательно принял бы за следствие алкогольного опьянения, не знай он наверняка, что за весь вечер она не принимала ничего крепче газировки. Тем не менее, она была определённо чем-то опьянена.

– У меня никогда не было нормальных отношений с отчимом, – ещё одна слеза поползла вниз по щеке, оставляя на коже тёмный след от туши. – Сначала их не было вообще. Потом, когда умерла мама, всё стало очень плохо. И с каждым днём становилось только хуже …

Лазарь слушал её, и не замечал, как медленно сжимаются в кулаки его руки. Никогда прежде он не жалел никого вот так – по-настоящему, бескорыстно, без скрытой эйфории от осознания того, что плохо на самом деле не тебе. Впервые в жизни ему было плохо от того, что плохо было кому-то ещё. И это новое неизведанное чувство, как «передоз» от впервые опробованного наркотика, вызывало смешанные чувства недоумения и страха. А также клятвенное обещание самому себе никогда, никогда не притрагиваться к этой дряни снова.

После смерти жены, Калим (с тех пор, как Яника познакомилась со своей проекцией, она использовала только это имя) пристрастился к стакану. Некоторых людей регулярное потребление алкоголя размягчает, как хлебный катышек, насаженный на крючок и заброшенный в воду. Других – вроде Калима – алкоголь ожесточает. В особо острых приступах пьянства жестокий нрав Калима прорывался наружу. Сначала это проявлялось в припадках необузданной ярости, когда он устраивал в доме погром или бил морду очередному собутыльнику. Позже собутыльники уже были не нужны. На второй год после смерти мамы, проявления жестокости можно было отчётливо читать на теле падчерицы, как на страницах раскрытой книги.

– В пьяном состоянии Калиму требовалось ощущать свою власть надо мной и утверждать её силой. Думаю, это помогало ему чувствовать власть над своей жизнью…

Неожиданно Лазаря осенило. Он вдруг понял, какое опьянение владеет сейчас Яникой. Обычно алкоголь развязывает человеку язык и консолидирует внутри смелость, какой тот никогда не набрался бы в трезвом уме. Сейчас Лазарю повезло стать свидетелем редкого, прямо противоположного явления – опьянение собственной смелостью.

– Примерно за неделю до того, как он…. – Яника умолкла, предоставив проекции внутри себя время на маленькую битву со спайкой. Для победы потребовалось ровно две секунды: – … изнасиловал меня, всё стало совсем невыносимо.

– Калима начали «играть», – кивнул Лазарь, ощущая иррациональное желание стереть её слёзы суставом пальца. – Ты не виновата.

– Правда? – в огромных глазах, похожих на два мокрых зеркала, дрожали блики настенных ламп. – Тогда кто? Кто виноват?

Лазарь развёл руками:

– Хотел бы я знать. Даже если бы за ответ на твой вопрос присуждали Нобелевку, я бы всё равно подался в математики.

Яника улыбнулась одними губами.

– Знаешь, даже после всего, что он сделал, я готова была его оправдать.

– Знаю. Я был у тебя в инсоне, забыла?

– Я всё ещё хотела жить рядом с ним. Я бы нашла кучу причин, по которым он сделал это. Из-за чего? Почему? Я бы обязательно нашла оправдание. А если бы не нашла – придумала. Но мне нужно было убедиться, что в нём осталось хоть что-то человеческое…

– Знаю, я был там, – снова повторил Лазарь.

– …маленький кусочек человека, которого я могла бы продолжать любить.

В день, когда Яника отперла квартиру, служившую ей убежищем, и вышла к монстру, поджидавшему на улице, Катя Исакова прямым текстом сообщила отцу, что больше не хочет жить.

– Сначала это было чем-то вроде эксперимента. Хотелось посмотреть на его реакцию... Когда я рассказала, что собираюсь сделать с собой, он так посмотрел на меня… никогда не забуду этот взгляд.

Слёзы с новой силой покатились по щекам – на этот раз прямиком в рубашку Лазаря. Не отдавая себе отчёта, он крепко прижал её к себе, обхватив руками худую спину, и полушёпотом повторил:

– Это был уже не он. Ты не виновата.

– Я не увидела в нём ни жалости, ни любви – вообще ничего! – она всхлипывала ему в плечо. – Один тупой животный страх. Не за меня. Когда он услышал, что я собираюсь сделать... Мне показалось, в его глазах появилось облегчение.

– Ты не виновата... не виновата, – твердил Лазарь, словно других слов не осталось.

– Он только кивнул мне в знак одобрения, а потом... потом просто вышел из дома. Просто вышел, Лазарь! Вышел, чтобы не мешать мне исполнить задуманное!

Лазарь кивнул. Он знал, что самое ужасное даже не в этом. Самое ужасное, что в тот день Калим был абсолютно трезв. Вот что стало для неё последней каплей. Тем не менее, он решил не озвучивать это вслух – есть вещи, которым лучше остаться невысказанными.

– К тому времени Калим уже был под ярмом Ведущего, – вместо этого сказал он. – Он сделал бы всё, что угодно, лишь бы ты улеглась в ту ванну.

Ему вспомнились слова Матвея, сказанные на кухне в ту ночь, когда они чуть не подрались: «она сама себя убила, тебе бы не знать». Знал бы Матвей, какой крамольный гешефт называет самоубийством – поперхнулся бы.

– Я знаю, – Яника горячо дышала ему в шею. – Знаю.

Они постояли в обнимку ещё немного, не обменявшись больше ни словом. Потом Яника отстранилась. Дрожащими руками принялась утирать мокрое лицо.

– Полегчало? – спросил её Лазарь.

Она повела затянутыми в чёрный бархат плечами:

– Ещё не знаю... Да. Думаю, да.

Она оправила съехавшие вниз нарукавники и судорожно втянула ноздрями воздух:

– В любом случае, спасибо, что вытащил из этого болота. Пусть и за уши.

– Спасибо помадой не намажешь, – ухмыльнулся Лазарь. – Может, поцелуемся? По-моему такие драматические сцены положено заканчивать на романтической ноте.

– Обойдёшься, – она снова улыбалась сквозь слёзы, но теперь не только губами – улыбалось всё лицо. Такое возможно, только если твоя проекция улыбается вместе с тобой. – Давай, выметайся отсюда! Здесь вообще-то женский туалет.