Хищное утро (СИ) - Тихая Юля

Если бы в меня швырнули условной бомбой, я вряд ли отделалась бы так легко. Как минимум, у меня в полном комплекте конечности, и кишки не намотаны на все окрестные липы: если предположить, что меня пытались убить, то сделали это как-то на редкость бестолково. Тем более, если уж меня и убивать, то для чего — если не для того, чтобы похоронить вместе со мной страшные чернокнижные секреты? А для этого — я уже знаю — у преступников заготовлены другие методы: неуловимый ассасин, который бьёт жертву тяжёлым тупым предметом по корпусу, а затем исчезает без запаха и без следа.

Версия случайности и несчастного случая казалась абсурдной, как и то, что меня нашли и обеспечили диваном доблестные полицейские или какие-то другие силы на страже добра и справедливости.

Чернокнижники. Я — у чернокнижников, потому что где бы ещё? И меня что же — готовят в жертвы для трансмутации на солнцестояние?

В конце концов, убивали только мужчин. А неугодные женщины… что, если они, как несчастная Магдалина Клардеспри, закончили на алтаре в ритуальном круге?

Я как следует затянула шнурки, а потом решительно взялась за пуговицы рубашки.

В гостиной не было зеркала, но я смогла кое-как, извернувшись и до боли вытянув шею, разглядеть в бликах сосуда клепсидры горячо пекущую рану на спине. Там, на коже между лопатками, сочился кровью и сукровицей вырезанный ножом отменяющий знак.

Время было медленное, а мир раскачивался и дрожал, как будто что-то во мне никак не могло во всё это поверить. Меня похитили — в наше свободное новое время!.. Возможно, Ёши был прав, когда уговаривал меня не говорить ничего на заседании.

Не стоит думать, будто я, как хорошая и покорная девочка, легко смирилась с заготовленной для себя участью. Мои предки были достойнейшими из воинов; они возвращались в Род, сражаясь и обменивая свою жизнь куда дороже, чем на какую-то там трансмутацию. И я была настоящая Бишиг до последней капли крови, до звучащих в памяти отголосков боевых гимнов.

Чары не отзывались: начертанный на спине знак обнулял их, превращая в ничто, в пусто звучащие слоги. Я подёргала ручку двери — она была, ожидаемо, заперта, — отдёрнула портьеры, но обнаружила за ними только фреску с изображением окна и сливового сада, а под потолком — зев шумно перемалывающей воздух вентиляции. Перетрясла письменный прибор, выбрала самые крепкие из металлических перьев, примерилась, как стану втыкать их в чьё-нибудь безобразное лицо.

Ещё долго, морщась и ругаясь, пыталась стесать чем-то знак на спине. Если бы я могла до него дотянуться, я бы срезала его вместе с кожей и мышцей — уж нашла бы, чем; но здесь я, как ни выворачивала кисти, не могла ничего толком сделать.

Рваная ссадина на спине болела, пекла. А линии знака отпечатались, кажется, в костях хребта и превращали меня саму в разбитый сосуд, в пустую болванку.

Злость схлынула, сменившись сосущей, едкой тревогой, грозящей перерасти в волну паники. Что будет теперь — со всеми нами? Что стало с Ёши? Чего хотят эти странные люди, продавшие свою честь Крысиному Королю — и что за мир они создают?

И Ливи придётся теперь, получается, быть Старшей.

Она никогда не хотела быть Старшей. Она ненавидит бумаги, горгулий и людей. Куда она сможет привести Род Бишиг, если даже наши достойные предки стали уже пустыми воспоминаниями?

Не знаю, сколько я сидела так, вслушиваясь, как вялые мысли водят тревожные хороводы. А когда дверь открылась, коротко замахнулась пером — но наткнулась на немигающий взгляд бытового голема.

Базовая модель «дворецкий», — механически отозвался разум. — Не старше двух лет.

Голем держал в руках поднос с фарфоровым сервизом, блюдом с печеньями и парой целых апельсинов.

— Ну, ну, — мужчина за спинами големов примирительно поднял ладони и улыбнулся, — давайте не будем делать друг другу неприятно, мастер Пенелопа.

Это был Хавье Маркелава, такой же доброжелательный и приветливый, как и на Дне Королей. За его спиной стоял Мадс Морденкумп: на обеде его тучная фигура лучилась довольством, а теперь он весь помрачнел и как будто сгорбился, сжался.

— Где мой муж? — требовательно спросила я, сжимая перо в кулаке.

— С ним всё будет в порядке, — примирительно сказал Хавье, всё так же ослепительно улыбаясь. — А вы, Пенелопа, настоящая колдунья! Первые мысли о благе своего Рода. Тебе, Мадс, стоило бы взять у Керенберги пару уроков по воспитанию девиц.

Мадс ответил ему коротким злым взглядом, от которого полыхнуло такой лютой ненавистью, что даже во мне что-то дрогнуло. Но Хавье, кажется, вовсе этого не заметил.

Их было двое, крепких мужчин, и я всё равно рискнула бы затеять драку, — если бы не голем. Дворецкие новой модели могли использоваться для защиты хозяев, и без чар мне нечего было противопоставить глиняному болванчику, не способному испытывать боль.

— Мигель сказал, вы задавали вопросы, мастер Пенелопа, — продолжал тем временем Хавье. Он вытянул из-за стола стул и разместился на нём важно, а Мадс устроил поднос на журнальном столике и шлёпнулся на диван. — Мы с удовольствием ответим на них.

— Вы важны для нас, как союзник.

Я хотела сказать, что потенциальных союзников нехорошо как-то резать ножом. Но это говорила во мне бессильная ярость, выдающая слабость и страх.

Меньше всего я хотела, чтобы они видели мой страх.

И я спросила, стараясь держать лицо:

— Что предложил вам Крысиный Король? Дикую магию?

Мадс поморщился гадливо:

— Крысиный Король — это страшилка для лохов, Пенелопа. Мне казалось, вы умная девушка. Волки следят за ним внимательнее, чем за лунными циклами, откуда бы взяться среди нас Крысиному Королю?

— Никакой колдун не станет работать на Крысиного Короля, — важно кивнул Хавье. — Это всем ясно. Пейте чай, Пенелопа. Что же вы не пьёте?

Я демонстративно скрестила руки на груди. Мужчины переглянулись, Мадс поморщился, а Хавье картинно развёл руками, — мол, мы так старались проявить гостеприимство, а невоспитанная чужачка ранила нас в самое сердце.

Они совсем не были похожи на злодеев. Они были свои, двое из сотен достойных колдунов из достойных Родов, которым я была представлена. Хавье поздравлял нас с Ёши со свадьбой, а потом, залихватски накручивая усы на палец, настойчиво предлагал танцевать. Мадс рассказывал за столом семейные истории и нежно целовал руки своей жене.

А ещё они убивали людей. И собирались сделать со мной что-то ужасное, прикрыв это разговорами о колдовских делах и чести.

— У вас хорошая кровь, — сказал Хавье, настойчиво подталкивая ко мне фарфоровую чашечку и улыбаясь. Его слова звучали почти восхищённо. — Вы — достойная дочь островов, вы знаете, как будет верно. Вы всё сделаете правильно и войдёте в историю.

Мадс скривился лицом, а Хавье добавил поощрительно:

— У вас всё получится, страстноисточная Пенелопа Бишиг.

lxxix

Когда наши предки, изгнанные с благословенной родины, пришли в этот мир, в нём ничего ещё не было. Это был мёртвый каменный шар, без жизни и без смерти.

Как бы ни старался Хавье, эти слова всегда звучали в моей голове голосом мамы. Давным-давно, когда у меня ещё горели глаза детским любопытством, а мама, рассорившись с отцом, не сковала себя холодной бронёй этикета, она рассказывала нам сказки.

Мама поднималась на нашу мансарду, опускалась в глубокое кресло между кроватями и зажигала ночник, разбрасывающий по потолку жёлтые силуэты пятиконечных звёзд. Ливи строила из себя большую и делала вид, что ей вовсе всё это не интересно, а я складывала обе ладошки под щёку и смотрела, как она листает желтоватые страницы книги.

Та книга была на изначальном языке, а читала мама, конечно, на память. Потому что есть слова, которые ты знаешь наизусть, и эти слова — как раз из таких.

Тогда была одна только Тьма, — печально говорила мама, и я сочувствовала почему-то Тьме, которой некому было читать сказок. — У Тьмы были глаза-бездны, которыми она глядела в пустынное, чёрное ничто.