Хищное утро (СИ) - Тихая Юля

Варра Зене была бледна, слово снег: она одна из всех не сумела сдержать лица. Мигель окаменел и замер, а Жозефина невозмутимо постучала карандашом по столу перед собой:

— Есть ли доказательства вашим словам, мастер Пенелопа?

— Мои источники непубличны, — твёрдо заявила я, — но я нахожу их довольно надёжными. Внутри Конклава мы можем обсудить по меньшей мере то, что станем отвечать, если у Волчьей Службы возникнут к нам вопросы.

— Легко свидетельствовать о незнании, когда действительно ничего не знаешь, — сказала Алико Пскери, легко пожав точёными плечиками.

— Мне неизвестно, что за дела вёл Роден со своими заказчиками, — заявил Мигель, сверкая оскорблённым взглядом.

— Ни один колдун не станет работать на Крысиного Короля!

Были и те, кто молчал. Иов задумчиво перебирал чётки, Мисурат тяжёло свела брови и вся напряглась, а на лице Кристиана застыла такая улыбка, что от неё становилось страшно. И только бесплотная Урсула положила ладонь мне на плечо и сказала одобрительно:

— Старший всегда думает о благе для своего Рода и колдовских островов.

Наконец, Серхо попросил пригласить в зал Хариту Лагбе, которой я кратко пересказала всё то же самое; то, что самая Харита, возможно, замешана, я никак не упоминала. Харита мрачнела и изображала недоумение, обещала во всём разобраться и всё перепроверить, а прочие Старшие переглядывались с недоумением.

Я знала, что здесь, в Конклаве, были те, кто увязли в этой истории невероятно глубоко. Это были, по меньшей мере, Маркелава — потому что если и мог колдун ради чего-то умереть или убить своего ребёнка, это было благо его Рода. Ещё я полагала, что Тибор Зене не был в своей семье единственным колдуном, живо интересовавшимся безднопоклонничеством; а Жозефина Клардеспри, так недовольная вмешательством посторонних в поиски несчастной Магдалины, явно знала больше, чем хотела рассказать.

Я много раз прокручивала в голове список голосовавших, но он так и не сложился для меня в ясную картину. Можно было бы думать, что за экстрадицию Родена станут выступать Северные, потому что в наших рядах не было принято открыто ссориться с Кланами: для наших вмерзающих в лёд берегов это было много опаснее, чем для обласканных солнцем земель Южных. С этой точки зрения казалось привычным, что Маркелава поддержали добрые соседи Пскери, но четыре Северных Рода?

Я сама была Старшей, и пусть я вела пока не все родовые дела, я не могла представить, что могло бы побудить меня голосовать за конфликт с Кланами. В этом не было как будто никакой выгоды для меня. И даже если не считать Крысиного Короля абсолютным злом, если прослушать все старые сказки и пропустить мимо ушей легенды об ужасных войнах, Кланы нужны были моему Роду стабильными и твёрдыми, — потому что много проще расти и крепнуть под тенью здорового дуба, а не дерева, расколотого молнией.

Что такого знали о чернокнижии Зене и Клардеспри, Вилль и Даатуун? И почему это не было известно ни мне, ни Бранги? Ведь Бранги были, кажется, ни при чём, — и я думала так не только потому, что мне не хотелось ни в чём винить мамину родню.

Да и средни Южных были те, кто ничего о запретной магии — как я совсем недавно — не знал; и я смела надеяться, что их больше. И если они зададутся вопросами, задумаются, что-то перепроверят — может быть, они смогут на что-то повлиять?

Ёши считал мою затею суицидальной и едва ли не впервые за всё время нашего брака встретил меня сразу за дверями зала и увёл к автомобилю.

— Они легко убивают людей ради этой тайны, ты понимаешь или нет?

— Бишиг не так-то просто убить, — усмехнулась я. Меня сопровождали теперь пристрастно отобранные создания. — Ты говорил, что это «не моё дело». Но это моё дело. Я колдунья, Ёши.

— Ты сама как штурмовая горгулья, — ворчал он.

Ёши был, наверное, прав. Но я так долго отстранялась и так долго делала вид, что всё это вовсе меня не касается, что теперь разговоры о ритуале стали для меня вдруг очень личными. Я зацепилась за них и не могла больше ни о чём думать; и, как бы ни ругались раньше Бернард и бабушка, Урсула и Меридит, я была кое-в-чём настоящей Бишиг и Старшей до мозга костей.

И когда в следующий понедельник Харита доложила одну только пустую ерунду, я забрала из бабушкиного шкафа прямое зеркало Мигеля Маркелавы и заявила ему прямо:

— Давайте отставим эти игры.

— Время неурочное, Пенелопа, — недовольно отозвался он.

Но я сделала вид, что не заметила.

— Я хочу верить, что вы думаете о благе колдовских островов. Расскажите мне, зачем нужен ритуал. Иначе я буду вынуждена пересказать волкам то, что знаю.

Мигель смотрел на меня очень долго. Я видела, что он сомневается и знала, что ему не с чего мне доверять — что же, я тоже ему не доверяла.

— Я не враг островам, — устало сказала я. — Всё, что меня беспокоит — это наше общее благополучие. Если нужно, обдумайте, обсудите. До следующего заседания Конклава, хорошо?

«До следующего заседания» — это значило: «до солнцестояния», которое выпадало как раз на следующий вторник. Должно быть, Мигель понимал это, потому что медленно кивнул.

Что бы я делала, если бы он действительно пожелал объяснить? Честно говоря, я не знаю этого, и представить мне сложно. Я была тогда зла и тверда, как занесённый над головой врага меч; я была скована в латы собственного долга и слышала только то, как требовательно стучит в ушах кровь.

Ты закрывала глаза, — обвинительно сверлили мысли на задворках сознания. — Ты должна была понять раньше. Ты должна была предупредить, понять, быть достойной. Эти смерти — и твоя вина тоже.

Если бы Мигель захотел включить меня в свой план, это бы сломало меня, наверное.

Но он не захотел.

lxxvi

Если в те дни в моей жизни и было хоть что-то светлое, то это был Ёши.

Конечно, я не была совсем уж честна, когда говорила, будто бы мне не важны чувства, а нужны лишь поступки, — слова о любви жгли грудь, обжигали нёбо и казались поднявшейся из желудка кислотой, разъедающей тело; и вместе с тем я не могла отрицать — он был союзником.

Он был на моей стороне. Ему не было всё равно. И это было гораздо больше, чем я могла бы надеяться раньше.

— Я не хочу, чтобы ты в это лезла, — повторил Ёши в тысячный раз, когда я пересказала ему разговор с Мигелем. — Эти люди опасны.

«Я не могу потерять тебя», — говорили его глаза. Но этого Ёши, к счастью, не произнёс вслух.

— Не волнуйся, — отмахнулась я.

А сама набивала на печатной машинке новые и новые подробности, которые назавтра передам на хранение в банк, — чтобы, если всё действительно сложится дурно, мои записи оказались у Ставы.

— Это мои проблемы, и ты не должна…

— Я Старшая, Ёши.

Я сложила лист втрое, вставила в конверт и запечатала, смешав кровь с сургучом. Ёши смотрел на меня, нахмурившись, но я только пожала плечами и хотела сказать что-нибудь лёгкое, но вместо этого сморщила нос и зевнула.

— Иногда я очень не хочу, чтобы ты была Старшей, — тихо сказал он. — Тогда я показал бы тебе ночное небо, и мы съездили бы к Дальнему морю, где лазоревая вода и пеликаны, и в отлив можно дойти по песчаной косе до старого маяка.

— На острове Бишиг тоже есть маяк.

Он засмеялся, легко и необидно:

— Тот похож на белую башню с витражами, а стены у него выложены ракушками.

Это звучало красиво. Но до Дальнего моря было много дней пути, и ни в одном из сотен вариантов будущего, которые могла бы теперь видеть Лира, Старшая Бишиг не могла отправиться к долгое путешествие к лазоревой воде и пеликанам просто потому, что ей захотелось.

Я давно научилась не расстраиваться из-за этого, как не расстраиваюсь тому, что бывает зима, — и теперь только снова пожала плечами. А потом провела пальцами по его скуле, пригладила непослушную бровь, завела тёмные волосы за ухо.

Я ложилась, по мнению Ёши, «в неприличную рань», — плотно задёргивала шторы, за которыми не наступало ещё окончательной темноты, и забывалась до утра. А он брился теперь по вечерам, за обедом пугая бабушку тёмной щетиной, а к ужину размягчая огрубевшую кожу пахучим средством. Я потянулась к нему, привстала с кресла и легко поцеловала точку у уха — ту, где у него пульсировала жилка при головной боли.