Хищное утро (СИ) - Тихая Юля

Лира рассмеялась каркающим неприятным смехом, — он оборвался так же резко, как и начался. А потом она сказала сухо:

— Роден Маркелава мёртв.

— Что?.. Как? Корабль должен был быть только…

— Роден Маркелава мёртв, — повторила Лира.

И осела в кресло сломанной куклой.

Я разлила по чашкам чай. Лира взяла его и сразу отставила, даже не пригубив: неслыханное хамство, но я сочла правильным не обратить на этот жест внимания.

По колдовскому этикету отказ попробовать напиток приравнивался к обвинению в попытке отравления; это правило шло из далёких, полузабытых времён, из старинных правил гостеприимства, по которым хозяину полагалось чтить жизнь гостя выше своей, а гостю — входить в дом безоружным и быть готовым принять любую волю владельца (немудрено, что тогда колдуны частенько предпочитали общаться, перекрикиваясь через границу).

— Что произошло? — спросила я как можно мягче.

Мигель заявил Конклаву, что отправит сына на материк воскресным кораблём. Была суббота, и мне сложно было представить, будто Мигель станет торопиться; значит, Роден был дома, на родном острове, в безопасности.

— Шёлковый шнурок, — прошелестела Лира, — лёгкие горят огнём, воздух отравлен, хруст.

— Ты это… видела?

Она отвела ладонью кудри со лба.

Глаз был вырисован чётко, до каждой мельчайшей морщинки, до ветвящейся молнии лопнувшего на глубине белка сосуда. Он был открыт и жив, и нарисованный зрачок чуть дрожал, фокусируясь на мне.

— Я вижу всё, — хрипло сказала Лира. — Я видела, что ты сказала. Ты думала, я не узнаю? Теперь я знаю всё! Ты обещала мне, Пенелопа!

Я глубоко вздохнула и прикрыла глаза.

— Я голосовала «за», это верно. Так подсказала мне моя кровь. Я обещала тебе вспомнить о твоих словах, и я их вспомнила, но я обязана голосовать во благо колдовских островов, каким я его понимаю.

— Это — благо? Благо?!

— Мне очень жаль.

Лира хрипло, болезненно засмеялась.

— Кому стало легче и лучше от того, что мой брат мёртв?! «Благо островов»! Ты ничего не знаешь об островах.

— Я Старшая, Лира, — напомнила я.

Лира фыркнула и отвернулась.

— Мне очень жаль, — повторила я. — Мне очень жаль, что всё получилось… так. Я понимаю, тебе сейчас больно, и…

— Нет, Бишиг. Тыне понимаешь.

Мне было горько видеть её такой. Это для Конклава и волков Роден был преступником, а для неё…

— У тебя был выбор, Пенелопа Бишиг, — медленно проговорила Лира, глядя мимо меня. — Выбор! Право решать! Но ты решила не оставить выбора никому другому. Ты решила, что мой отец должен… своими руками…

— Постой, что? Это Мигель… задушил…

Мне поплохело.

Лира сказала: «шёлковый шнурок». И я подумала отчего-то, что Роден предпочёл убить себя, но не отвечать на вопросы волков и не узнавать, какими способами они будут заданы; это было в чём-то ожидаемо и по-своему достойно. Но вряд ли кому-то придёт в голову вешаться на шёлковом шнурке; шёлковый шнурок — это орудие милости и высокой справедливости, его свивают с молитвой, а затем им захлёстывают шею человека, о смерти которого станешь сожалеть.

Когда-то на юге Старший, называя своих детей наследниками Рода, делал так со своими братьями. На Северных островах внутренняя борьба за старшинство никогда не становилась такой острой, и этих чудовищных традиций нам удалось избежать.

Мигель задушил Родена. Собственного сына.

— Это была милость, — горько сказала Лира. — Освобождение от всего того, что волки стали бы делать, чтобы…

Я до боли сжала кулаки, впилась ногтями в ладони.

Что бы ни говорила Лира, мне было не понять такой «милости»; а ещё — мне было в неё не поверить.

Роден Маркелава знал что-то о Крысином Короле, о запретном ритуале, о чернокнижниках. Роден Маркелава что-то знал, но не ответил ни на единый вопрос. Он читал гекзаметры, когда на него давили в камере Волчьей Службы. Он читал гекзаметры в ответ на все угрозы, пока Род не вытащил его из застенок и не отправил на острова; и оттуда по зеркалам он продолжил делать то же самое.

Что это за тайна, что даже ради возможного снятия обвинений нельзя ответить на несколько вопросов, — пусть часть из них неприятна, а часть ответов вовсе не должна никого касаться? Ради чего он мог молчать, понимая, что это делает его перспективы всё хуже и хуже?

Мигель отчаянно тянул время, хотя в этом не было никакого внятного смысла. И я думала, он раскопает за это время каких-то новых аргументов, придумает что-нибудь, что-нибудь сделает. Но ничего не изменилось. К началу мая Мигель и вовсе как будто весь выцвел и перестал уделять Родену хоть сколько-то внимания.

Чего он ждал? На что он надеялся, и почему сдался так рано? Если только не…

— Мигель ждал равноденствия, — едва слышно сказала я, ещё толком не веря. — Если бы ритуал с Магдалиной удался, всё это потеряло бы значение. И Роден не сказал бы волкам ни слова, потому что…

— Потому что он колдун, — Лира горделиво вскинула лицо.

Потому что он колдун, вот именно. И потому что все эти ответы были бы предательством Рода; потому что Маркелава замешаны, потому что Маркелава в этом всём очень, очень глубоко.

А Лира, взлохматив чёлку, вдруг сказала:

— Это должна была быть я. Не Магдалина, а я. Это оракул навела Волчью Службу на Родена, и папа отказался отдать меня, потому что… «я уже пожертвовал сыном, кто-то должен остаться». И я жива! Но у Магдалины не получилось, и поэтому Роден… Это из-за тебя! Если бы ты молчала и проголосовала правильно, Роден мог бы дождаться солнцестояния!

— Из-за меня? Из-за меня?! Лира, вы вляпались в запретную магию! Зачем всё это? Что не получилось? Что делает этот ритуал, что…

— Твоя кровь спит, — процедила Лира. — Твоя кровь спит, ты рождена мёртвой. Ты бы услышала меня, если бы была моей подругой.

Она двинулась к выходу, так и не пригубив чай: та самая Лира, которая учила меня отличать на слух правду от лжи, та Лира, с которой мы обменялись прямыми зеркалами почти восемь лет назад и обсуждали самые личные вещи, та Лира, которой я столько недель пересказывала заседания Конклава, и которая знала мою страшную тайну о пении в склепе.

— Лира, я…

— Я ненавижу тебя, — выплюнула она. — Ненавижу!

lxxv

— У меня есть к вам ряд вопросов, Мигель.

— Извините, Пенелопа, по заказу я смогу ответить не раньше чем…

— Не по заказу. По трансмутации.

Это был сложный разговор, — и я, наверное, не должна была бы его вести. Наверное, мне нужно было обсудить это хотя бы с бабушкой.

Даже Ёши был против и назвал меня сумасшедшей. Но, как бы упрям ни был Ёши, он не смог ни переубедить меня, ни остановить, ни уговорить на что-то другое.

Был понедельник, и заседание Конклава началось с траурной ноты: память Родена почтили креплёным вином, а Мигель показал в зеркало и банку с отнятыми ушами, и лежащее на крышке саркофага тело, которое ещё только готовили к панихиде. Иов Аркеац едва слышно высказался, что волкам это не понравится, а Мигель повторил вновь: Роден был достойным сыном своего Рода и предпочёл смерть отлучению.

Затем обсудили новые слухи о Крысином Короле, приезд в Огиц делегации лунных и разговоры о том, что вернулся один из рыцарей древности; перешли к очередному скандалу о разделе прибрежных вод, — и, когда темы иссякли, а Серхо готовился объявить заседание закрытым, я попросила слова.

— Уважаемые Старшие, — я не писала эту речь, но прокручивала её в голове так много, что теперь она казалась заученной наизусть, — мне стали известны вещи исключительно беспокоящие…

И я перечисляла, не вдаваясь в подробности об источниках информации, странные убийства, хищное утро, пропавших накануне сильных дат женщин, Свободный торг, крысиные деньги и всё остальное, что складывалось в картину пугающую и ужасную.

— …мне не хочется говорить об этом, но в нашем узком кругу я должна поделиться тревожным: некоторые из колдовских Родов замешаны в чернокнижных ритуалах и делах крысиных хвостов. К сожалению, этот секрет Роден унёс с собой в саркофаг. Известно ли что-то об этой ситуации кому-то из уважаемых Старших?