Александр Холин - Последыш

– Да, помню, помню, Феодосия Прокопиевна! – улыбнулся Аввакум. – У меня егда такая радость на душе была, что ни в сказке сказать, ни пером описать. Аз егда уразумел, что Господь не оставит чад своих ни в радостях, ни в горестях. Значит, принимать надо то, что предписано.

Меня из Чудова монастыря сразу повезли к Третьяку Башмакову, Сибирского приказа хозяину и он, будучи не согласен с художествами Никона, отправил меня вместе с семьёй не в Якутск или Нижне-Калымск, а всего лишь в Тобольск, Он даже мне и моей семье на дорогу кошель с деньгами выделил. Знать не оскудела ещё земля русская народом здравомыслящим. И помоги Христос Башмакову, поскольку велел мне быстро собираться, покуда Никон не спохватился, что отпустил протопопа без расстрижения, без батагов и затрещин, после которых многие и подняться не могли.

Ну, про дорогу баять не стану. Три тысячи вёрст – не фунт изюму. Прибыли мы, прямо скажу, не в столичные кущи, где всяк молит: «Боже! Меня прости, в чужую клеть пусти, чтобы под себя грести всё, что и не вынести!» Тамо-ка народец-то попроще, но правдой не торгует. Меня с семьёй отдали в распоряжение дьяка Ивана Струны. Так он не то, чтобы как нелюдей встретил. Наоборот! Мы ему – как долгожданная родня оказались. Токмо молва вперёд тебя бежит и Струне доложили, кто к нему пожаловать должен. А у него беда неминучая: свояк Милеша, вроде и богат, и уважаем, а всех попов от себя батогами гнал – бес в него вселился. Аз уразумел, что раба Божьего Милекию отчитывать надо, что супротив бесов никакие припарки и отвары не помогут. И пошли мы с Иваном к больному в гости.

– Так прямо сразу и пошли? – подняла брови Феодосия Прокопиевна.

– А что тянуть-то? – вопросом на вопрос ответил протопоп. – Бес любит, когда дела на потом откладывают, когда ему ещё место покочевряжиться оставляют. Чем дольше откладывать – тем живуче бес окажется.

В обчем, пришли мы в избу. Изба – знать стать – исправная, из морёного кедрача срублена. Сто лет простоит – не шелохнется. У хозяйки в сенях спрашиваю, где, мол, болезный. А она на дверь в избу показывает и глаза круглые. «На полатях он, – говорит. – Лежит на полатях, но с утра ещё никого из домашних не бил».

Я захожу в избу, а в красном углу ни иконки, ни лампадки – одна только рамка из-под иконки осталась.

– Милеша! – говорю. – Ты где затаился?

Вдруг слышу голос хриплый с полатей:

– Ты кто? Поп? Аль не знашь, что я вашего брата батогами из избы гоню? Больно, поди, будет?

А я ему:

– Ты что ноне в поле засевал – рожь или пшеницу?

– Рожь, – говорит. А сам с полатей спрыгнул и ко мне со спины подходит.

– Поле сеешь рожью, а живёшь ложью, – отвечаю я. – Разве может православный жить в бесовской лжи?

Тут он из-за спины мне широкий нож показывает:

– А ежели я из тебя струганину за ложь сделаю?

Пришлось его образумить и на колени перед крестом, который я в руках держал.

– Целуй крест, поскрёбыш! Целуй, – говорю. – некогда мне тут с твоим бесом лясы точить. Пора и Богу помолиться!

Он поначалу удирать бросился, да я его в охапку схватил, снова на колени поставил. Так он, бедный, с испугу обмочился, но уже не стал противиться. Отчитывать Милешу пришлось целый день. Он мне и покаяться успел, как разбойным промыслом занимался, как взяли они купеческий обоз с пушниной да золотом, а Милеша товарищей своих отравой опоил, да в Иртыш сбросил. Зажил после этого – лучше не придумаешь. Только стал к нему по вечерам гость приходить. Глаза поросячьи, одет в кафтан рваный, но в лапах у гостя незванного постоянно два пасхальных яичка были.

Вот и бает Милеша:

– Я-де спрашиваю у гостя незванного: «Зачем держишь яички пасхальные?» А он отвечает: «Одно – душа твоя без покаяния, другое – совесть Божия». И всё это моё таперича.

– А за окном уж вечер. Семья Милеши в светёлке ютится, а он со мной в избе гостя дожидается. Вдруг где-то пёс заскулил, ветер ставенкой на окошке стукнул и шаги в сенях. Да не шаги вовсе, а будто конь копытами доски скребёт. Дверь в избу широко распахнулась и за порогом явилась фигура маленького человека, да и не человека вовсе, а так – карлика в рваном кафтане красного бархата и треухе.

Перепрыгнув через порог, человечек семенящей походкой направился к хозяину дома, не обращая внимания на стоящего посреди избы протопопа Аввакума, держащего в руках большой наперстный крест. Оставшиеся волосы у Милеши на голове встали дыбом. Он с ужасом смотрел на незванного гостя, будто готовясь к будущей расправе за то, что ослушался, за то, что принял заезжего протопопа.

– Что же ты, Милеша, не рад мне? – прохрипел карлик. – Али я тебе не люб вовсе?

– Люб, люб, – закивал хозяин головой, и она закачалась, будто на пружинке. – Да и рад я тебе. Всегда рад!

– Не рад! – взревел на всю хату Аввакум. – Не рад он тебе, сатанинское отродье! Изыди отседова! Крестом заклинаю и именем Господа нашего!

Протопоп пытался осенить незванного гостя крестным знамением, да тот ловко увернулся и вмиг оказался за спиной у борца за душу человеческую. Аввакум стал шарить глазами по избе, ибо не заметил, как нечисть спряталась у него за спиной. Но тот не думал долго прятаться, видимо, отвоевать душу хозяина дома ему следовало сейчас и навсегда.

– Кого ищешь, Аввакумушка? – подал голос незваный гость. – Аль беда кака случилася? Так ведь мы и спомочь могём. И все твои злопыхатели враз наказаны окажутся. Ты вот только не мешай мне с Милешей побалакать.

– Ан нет! Не бывать по-твоему! – опять рявкнул Аввакум. – Ты, бесятина, не в тот дом пожаловал. Здеся ты и познаешь почём фунт лиха!

– Ой ли, познаю? – усмехнулся собеседник протопопа. – Чай не знаешь, скольких дружков своих Милеша к нам в гости отправил?

– Знаю, бесятина, знаю, – ответствовал Аввакум. – Не тебе про грехи его рассказывать. Он уже во всём покаялся.

– Покаялся? – резко повернулся к хозяину дома незваный гость, да так, что даже треух слетел с его головы и стали видны маленькие рожки, растущие прямо над ушами. – В чём же ты покаялся? Поди, и крест целовал?

– Целовал, – признался Милеша и пальцем показал на протопопа. – Это он… он меня заставил!

– Ну, как заставил, так и выставит, – усмехнулся рогатый.

– Не бывать тому! – снова крикнул протопоп и опять попытался ознаменовать нечистого крестным знамением. Но не тут-то было. Тот снова оказался за спиной протопопа и более мирным голосом попытался успокоить Аввакума:

– Ну, будет, будет. Чё ты кожилишься? Я ж ведь не просто так. Работа у меня така, так чего же лаяться? Хочешь Милешу? Забирай! Он мне не нужен. Со мной обо всём можно договориться.

– Нет! Не соглашайся, – Милеша будто очнулся от сна и, выглянув из-за спины Аввакума, уже с неприкрытой ненавистью смотрел на незванного гостя. Яички у него! Он так меня скрутит – мама, не горюй!