Вячеслав Бакулин - Призраки и пулеметы (сборник)

Рубка была разорена. Усыпана осколками стекол и обломками мебели. Из навигационного монитора торчали хаотически погнутые медные пластины, изображавшие потоки, – точно в карту Млечного Пути швырнули чем-то тяжелым. Сохранившаяся часть навигационной системы показывала неверный, безумный курс, и табличка с описанием пункта назначения была пуста.

Под картой, нелепо разбросав руки, лежал Том Берк, на лице которого написано было легкое удивление. Похоже, испугаться он так и не успел.

Пол, стена, сам Берк – все было испачкано кровью. И эта кровь стала Макинтошу знаком, что он окончательно утратил представление о происходящем на «Бриарее».

Двенадцать лет назад, когда Макинтош очнулся на «Клио» и обнаружил девять мертвецов, все выглядело совершенно иначе. Ни единой капли крови, ни малейшего беспорядка. Все как будто уснули. Макинтошу не нужно было специально припоминать детали: «Инцидент» во всех подробностях снился ему едва ли не каждую ночь за эти двенадцать лет. И с момента появления Аяваки на борту Макинтош был готов к повторению кошмара.

Но то, что он видел теперь, совершенно точно не было делом рук ни ребенка, ни луораветлана.

Макинтош снял трубку телектрофона – глухо. Щелкнул тумблером системы оповещения, гаркнул в рупор – голос его растворился в размеренном шипении репродукторов.

В рубку вбежал Кошки. Вид он имел заспанный, растрепанный. Глаза его были – два блюдца. Он даже не отшатнулся по обыкновению от Цезаря, охранявшего вход.

– Капитан! Что здесь стряслось?

Вопрос этот прозвучал чрезвычайно фальшиво, но таков был Кошки: во всякой ситуации выглядел он фальшиво и неискренне.

– А это, Джим, я хотел спросить у вас. Если мне не изменяет память, сейчас время вашей вахты.

– Верно, капитан. Да только какой из меня моряк – после отравы-то? Я за одним ржавым томми уследить не смог, а тут целый пароход. Поменялся я с Фарнсвортом. Это он? Наш Дэнни?

Старший помощник наклонился к Фарнсворту, боязливо прикоснулся к нему, словно надеясь, что третий помощник оживет, улыбнется во все зубы и признается в глупой мистификации.

– Я ни за что не отстоял бы ночь, – оправдываясь, сказал Кошки. – Непременно какая-нибудь коллизия приключилась бы.

«Будто без вас не приключилась», – Макинтош не сказал этого вслух и сам себе удивился: прежде он никогда не щадил чувства подчиненных.

Аявака, до того молчаливой тенью стоявшая в углу, ожила, подошла сперва к Фарнсворту, потом к Броуди, затем к Берку. Она закрывала им глаза, шептала что-то по-луораветлански и каждого обходила по кругу.

Кошки лишь теперь заметил ее, и лицо его сделалось сложным. Однако, видя невозмутимость Макинтоша, Кошки только нахмурился и деловито заметался по рубке, цепко осматривая разбитые приборы.

– Проснулся, чую – уши-то заложило, а в темени молотилка бьет. Понял – нырнули, значит. Глянул на время – рановато, смекнул – дело швах… – Кошки не умел замолчать сам. После онтымэ делался он исключительно рефлективным и всякое событие мог обсуждать часами.

– Вы встретили кого-нибудь по дороге сюда?

– Ни единой души, капитан.

– А этот странный запах – не находите его знакомым? – почему-то вопрос казался Макинтошу очень важным.

Кошки принюхался, вскинул брови и покачал головой.

Но капитан уже вспомнил, глядя на простодушное лицо Кошки, на его рыжие брови, – вспомнил и запах этот, и почему напоминал он о старшем помощнике. С таким ароматом – приторным, густым – курился в матросских трубках черный лед. И именно Кошки давно был у Макинтоша на подозрении как курильщик льда.

Какой безумец первым догадался насыпать измельченный лед в трубку и поджечь? Макинтош встречал не менее дюжины людей, приписывающих себе это сомнительное открытие, сделанное чуть более десяти лет назад, вскоре после того, как лед впервые пробрался с изнанки в эфир. Черный лед, не будучи в прямом смысле льдом, тлея, давал аромат сложный и искусительный. Дым его был сладок, бодрил, расслаблял, обманывал и уводил в волшебные сны. Субстанция, известная как первейший враг всякого подэфирного парохода, сделалась вдруг желанной и необходимой.

Сначала лед стали курить моряки, которым это новое и невероятное зелье доставалось бесплатно и в любых количествах. Курили много, жадно, без оглядки. Портовые подпольные химики с удвоенным рвением взялись за поиск формулы, которая подарит льду устойчивость. Добыча льда сделалась профессией. На небольших лодчонках, рискуя всем, лихачи ныряли под эфир, собирали лед, на предельной скорости возвращались в порт, где в маленьких дорогих кабинетах курилен ожидали их специальные клиенты. Это был опасный промысел, лишняя минута под эфиром могла обернуться смертью в объятиях агрессивного льда.

Макинтош лед не пробовал, несмотря на вдохновляющие примеры со всех сторон. Почему-то казалось Макинтошу, что ото льда будет ему плохо, что лед может быть для него вовсе смертелен. В те времена, когда палубная команда «Бриарея» вся состояла из живых людей, не было ни одного матроса на борту, который не употреблял бы лед. На иных судах курение льда быстро запретили, и Макинтош перенял этот поучительный пример. Но не случалось рейса, чтобы офицеры не обнаруживали матросов, тайком скалывающих лед в трюме. Когда три года назад Мозес пришел к нему с «проэктом», когда предложил заменить механическими людьми живых, веским аргументом стал такой: томми не курят и курить не научатся.

Макинтош достал из рундука две лампы Дэви, одну отдал старшему помощнику.

– Разбудите Ирвинга, Стивенса и Нолана. Пусть берут столько томми, сколько потребуется, и обыщут корабль. Нужно найти убийцу. Будьте осторожны, Кошки, и предупредите остальных. Судя по всему, мы имеем дело с безумцем. После возвращайтесь сюда. Как только остановится турбина, начинайте продувать балласт.

Каждый моряк знает: подниматься в эфир с работающей подэфирной турбиной – верная смерть.

– А вы, капитан, к Мозесу? – Кошки с пониманием покосился на изуродованный машинный телеграф, не способный выполнить свое назначение – передать приказ в машинное.

Капитан кивнул:

– Телектрофон тоже не работает. Удивительное совпадение, верно?

– Ох, дурное у меня предчувствие. Нам бы держаться вместе.

– Что говорит ваше, Джим, предчувствие про курс «Бриарея»? Лично меня этот вопрос очень занимает. К тому же… – Макинтош покосился на Аяваку, – есть еще… нюансы.

Нюансы. Сколько прошло с момента погружения? «Десят»? «Два десят»? Времени оставалось все меньше. Деяния кровавого убийцы покажутся невинными забавами фэйри по сравнению с тем, что может натворить луораветланская умкэнэ.

Кошки решился, наконец, озвучить свои соображения. Зашептал: