Песах Амнуэль - Месть в домино

— Я и не собираюсь это предъявлять в суде! — нетерпеливо сказал Стадлер. — Факт тот, что так могло быть.

— А запись? — спросил Фридхолм. — Неужели…

— Нет, — сказал Стадлер с сожалением. — Они записывали генеральную репетицию, а в тот день был последний прогон, и запись не велась.

— У русского алиби, верно?

— Нет, в том-то и дело! — воскликнул Стадлер. — И это второе, на чем он прокололся. Он был в университете на семинаре, это факт. У них происходила бурная дискуссия, русский то и дело брал слово, это проверено. Его видели десятки человек и в начале заседания, и в середине, и в конце. Как будто все чисто, да? Но! Когда наши люди попытались восстановить поминутный хронометраж, то выяснилось, что в интервале времени примерно от шестнадцати часов до шестнадцати пятидесяти никто русского не видел. То есть, все были уверены и говорили об этом, что он, конечно, находился в зале, вроде даже и мелькал где-то, но видел ли его кто-нибудь близко, чтобы сказать наверняка: «это он»? Нет, таких не оказалось. В это время шел второй доклад, после которого дискуссия продолжилась, и Бочкариофф принял в ней активное участие. Но во время доклада…

— Как раз в это время в опере…

— Вот именно. И он мог успеть. Впритык, конечно, но мог.

— Здесь так много натяжек, старший инспектор, — с сомнением сказал Фридхолм. — Если Бочкарев участвовал в дискуссии, значит, слышал, о чем говорилось во втором докладе…

— Он мог узнать содержание заранее.

— А как он вошел в театр, почему его никто не видел?

— Все были увлечены представлением, а войти он мог через грузовой двор и кухню театрального кафе. Так же и ушел в суматохе. Как и из отеля.

— Но вы утверждали, я читал…

— Да. Это слабое место, согласен.

— Это вообще исключает…

— У русского в театре мог быть сообщник, — упрямо сказал Стадлер.

— Послушайте, старший инспектор, вы сами не верите тому, что говорите. В жизни не слышал версии, более притянутой за уши, извините, конечно, мою прямоту!

Стадлер резко ткнул пальцем в грудь шведского коллеги.

— Да! — воскликнул он. — Я сам могу привести еще две-три натяжки, и что? Тысячи полицейских версий, которые изначально выглядели натянутыми и бесперспективными, оказывались потом верными, и дело передавалось в суд. Улики появляются в процессе допросов, и если бы мне дали такую возможность, я бы сейчас уже знал все, можете мне поверить. Я и буду все знать, уверяю вас, когда его…

Лежавший на столе мобильный телефон неожиданно завибрировал и начал с усиливавшейся громкостью вопить голосом Майкла Джексона.

Собеседник Стадлера говорил так громко, что Фридхолм, как ему казалось, слышал каждое слово, но почему-то ничего не понимал. Может, он думал в это время о другом, а о чем конкретно — не мог бы сказать точно, это были скорее не мысли, а ощущения. Фридхолм чувствовал кожей, что версия Стадлера неправильна, и лучше бы ему совсем не иметь никакой версии. Сначала следствие утверждает, что никто не мог ни попасть в театр, ни покинуть его, а потом говорит, что, мол, да, не мог, но при определенных обстоятельствах смог, наверно, потому что проник ведь, иначе как произошло убийство? Это значит, что следствие хватается за химеры, миражи. Стадлер, понятно, будет держаться своей версии просто потому, что у него есть подозреваемый, с которым можно говорить на привычном языке, а у Фридхолма, таких подозреваемых нет, и он может избежать предвзятых мнений.

Стадлер бросил телефон на стол и сказал удовлетворенно:

— Я же говорил, что это вопрос времени.

— Его взяли? — Фридхолм не мог понять самого себя: он был рад, что русского физика доставят в управление, и с ним, наконец, можно будет поговорить, но, с другой стороны, майору почему-то хотелось, чтобы этого человека не нашли так быстро, потому что время ему было для чего-то нужно, он не мог сбежать потому, что чувствовал себя виновным, это чепуха, время ему было необходимо для какого-то дела, также связанного с поиском разгадки это странной истории, и если его остановили раньше, не позволили…

— Где его обнаружили? — спросил Фридхолм. Стадлер уже опять звонил по мобильному, отдавал распоряжения, он сделал Фридхолму знак помолчать и ответил, закончив разговор:

— В университете.

— Прошло больше двух часов, где он был это время?

— Узнаем. Теперь у меня есть все основания допросить этого типа так, как я сочту нужным. Он больше не свидетель, он — подозреваемый.

— Я могу присутствовать?

— Нежелательно, — резко ответил Стадлер. Он не хотел, чтобы ему мешали работать, а швед наверняка будет мешать одним своим видом: сам ничего в своем расследовании сделать не сумел, и теперь…

— Мне хотелось бы задать Бочкареву несколько вопросов, с вашего позволения, — настаивал Фридхолм. — В вашем присутствии, конечно.

— Извините, коллега, я не понимаю, какое отношение этот русский может иметь к вашему убийству? Только потому, что эти два случая похожи, как близнецы? Вы прекрасно понимаете, что это ничего не значит. Вам известно дело об убийстве пожилых женщин из-за квартирной платы в Лос-Анджелесе и Детройте в прошлом году? Одинаковые по почерку и случившиеся с разницей в час или около того? И случай в Новом Орлеане и Филадельфии три года назад? В истории криминалистики таких совпадений масса, никто не занимался сопоставлением, это сейчас, когда появились компьютерные базы данных… Как бы то ни было, при всей схожести эти криминальные случаи оказались абсолютно самостоятельными, и расследованы они были независимо, вы понимаете, коллега?

Почему он так нервничает? — думал Фридхолм. О женщинах, убитых своими постояльцами, он слышал, да. О втором случае — нет, но какое это имеет значение? Совпадения случаются, кто спорит? Наверно, если покопаться, в истории преступлений можно найти и не такие совпадения, и о чем это говорит? Статистика, замечательно. Статистика хороша, когда рассматриваются десятки, а лучше сотни, тысячи случаев. А к каждому конкретному преступлению статистика неприменима, каждый конкретный случай уникален, как бы он ни был похож на десятки предшествовавших.

Фридхолм коснулся ладони Стадлера, которой тот упрямо вколачивал в стол свои слова: слово, удар, слово, удар, слово…

— Коллега, — мягко сказал Фридхолм, — я не намерен мешать вашему расследованию, уверяю вас. Я хочу задать Бочкареву два вопроса. Только два. И не по вашему делу, его я даже касаться не буду.

Взрыв эмоций закончился у Стадлера так же неожиданно, как начался. Он с недоумением посмотрел на свою ладонь, покрасневшую от ударов о столешницу, перевел взгляд на Фридхолма и неожиданно улыбнулся.