Песах Амнуэль - Месть в домино

— Прошу вас, майор, — сказал лейтенант, когда машина остановилась перед входом в отель — это было здание, построенное, скорее всего, в конце XIX века, приземистое, с колоннами, шесть этажей с балкончиками в каждом номере, дом вполне в европейском стиле, какие можно увидеть и в Стокгольме, ничего специфически американского, кроме, понятно, звездно-полосатого флага, свисавшего с длинного древка.

— Где, вы говорите, участок? — поинтересовался Фридхолм.

— Напротив, видите белый дом? — лейтенант кивком показал направление. Дом был действительно белым, но не с большой буквы, а совсем даже с маленькой — длинное, в квартал, двухэтажное здание без архитектурных изысков, просто коробка с окнами, такие дома строили для полицейских отделений во многих странах Европы, Фридхолму почему-то казалось, что в Штатах, где все делали по-своему, не пошли по этому пути, но, оказывается, и здесь не избежали стандартизации — впрочем, может, именно отсюда стандартизация и пошла?

— Отлично, — сказал Фридхолм. — Я оставлю чемодан, и вы проводите меня к старшему инспектору. Идет?

Лейтенант нахмурился, но промолчал.

На то, чтобы зарегистрироваться, получить ключ от номера и бросить чемодан в шкаф, у Фридхолма ушло двенадцать минут. Когда он вернулся к машине, лейтенант сидел рядом с водителем в той же позе, в какой Фридхолм его оставил. Должно быть, за это время он все-таки успел получить новые инструкции, потому что, увидев Фридхолма, вышел из машины, спросил «Все о'кей?» и, не дожидаясь ответа, пошел вдоль тротуара в направлении пешеходного перехода, до которого было довольно далеко — метров сто или больше. Все-таки масштабы в этом городе не такие, как в Стокгольме, — решил Фридхолм и поплелся за лейтенантом, ощутив вдруг необыкновенную усталость, будто организм только сейчас вспомнил о том, что восемь часов болтался в пустоте над облаками, а до того работал, изучал показания, осмысливал не очень понятную, но важную информацию, а после приезда мчался в машине и пытался понять разницу между небом Европы и Америки.

В полиции, заполнив на входе бланк, Фридхолм последовал за лейтенантом по лестнице — почему-то в подвал, а затем по длинному коридору к двери с надписью «оператор». Операторская, как и ожидал майор, оказалась большой комнатой без окон с двумя десятками дисплеев. Кто-то помахал им рукой из-за дальнего пульта, и, подойдя, Фридхолм обменялся крепким рукопожатием с коренастым мужчиной в новеньком, с иголочки, костюме, впечатление было таким, будто старший инспектор надел его впервые и еще не привык, иначе почему он то и дело морщился, поправлял пиджак и подтягивал рукава?

— Я думаю, коллега, — сказал Стадлер, когда лейтенант отошел, и они устроились перед экраном, на котором была показана карта автомобильных дорог к западу от Бостона, — я думаю, что дело можно считать законченным. То, что Бочкариофф сбежал, как вы понимаете, можно считать признанием, осталось получить это признание официально, что и будет сделано, как только мы этого типа найдем.

— Как это случилось? — спросил Фридхолм.

— Разбираемся, — недовольно отозвался Стадлер. — Утро Бочкариофф провел у своей подруги, русской певицы, она пела в вечер убийства. В холле было полно журналистов и наших сотрудников, они видели, как Бочкариофф вышел. А потом… В общем, его потеряли. Телефон свой Бочкариофф, естественно, отключил.

— А в вашем деле, — продолжал Стадлер без паузы, — как я понимаю, нет пока даже подозреваемого? И мотива вы тоже не обнаружили? И орудие убийства не найдено?

Старший инспектор перечислял все это с удовольствием, давая коллеге понять, что они там, в Европе, не могут работать достаточно оперативно. Фридхолм позволил Стадлеру выговориться. В принципе американец произвел на него благоприятное впечатление, видно, что трудяга и вовсе не дурак, но почему-то совершенно не готов допустить даже мысль о том, что оба убийства имеют одну причину, один корень и, возможно, даже одних исполнителей — русский физик в его систему не вписывался, и надо бы не признания от него добиваться, а все-таки понять, чего он хотел на самом деле.

— Удалось выяснить относительно отпечатков пальцев? — спросил Фридхолм, не отвечая на риторические вопросы Стадлера.

— Все выяснено, — пожал плечами старший инспектор. — Познакомились они, скорее всего, на одной из репетиций. Мотив очевиден. Итальянец наверняка заигрывал с этой певицей, русский взревновал, позвал итальянца к себе…

— Но убит Гастальдон был на сцене, нож не нашли, а у Бочкарева убедительное алиби.

Стадлер удовлетворенно кивал, а потом сказал, подняв для большей убедительности палец:

— Вот! Об этом пресловутом алиби. Что показывают все свидетели, включая тех, кто находился на сцене? Гаснет свет, в луче прожектора остаются двое — сопрано и тенор, откуда-то из темноты появляется рука с кинжалом…

— Рука Ренато, который…

— Ренато? Кто такой Ренато?

— Ах да, у вас шел другой вариант оперы. У вас это Анкастрем. Без разницы. Он-то был на сцене, и он ударил соперника бутафорским кинжалом…

— Точно. И тут же некто, стоящий за спиной Анкастрема, быстро наносит еще один удар!

— Которого никто не замечает? — не скрывая иронии, спросил Фридхолм.

— Замечают все! — воскликнул Стадлер с явным удовольствием. — Но далеко не все понимают то, что заметили. Вы же знаете, коллега, как избирательна память. Мы сначала просили свидетелей рассказать, что они видели — все говорили: «Анкастрем ударил Густава ножом», а потом я стал спрашивать: «Сколько раз Анкастрем ударил Густава?» И тут появились противоречия. Одни говорили: «Только раз», другие — «кажется, дважды». Никто не сказал, что точно было два удара, но… Я сделал несколько фотографий сцены с разных ракурсов, и наши программисты расположили нарисованные фигурки трех персонажей… Я вам покажу это потом, чтобы вы сами убедились… В двух словах: если смотреть из зала, то виден только один удар, потому что после первого Анкастрем поворачивается и заслоняет своим корпусом Густава от зрителей. А если смотреть из левой кулисы, но видны оба удара, но проблема в том, что в левой кулисе почти никого не было. Помощник режиссера подавала команду осветителям, а несколько артистов миманса готовились выбежать на сцену сразу после вступления оркестра и занимались собой, а не… Вы понимаете?

— Нет, — сказал Фридхолм. — Компьютерные модели… Знаете, коллега, я не очень доверяю таким вещам, как-то уже имел возможность убедиться: на компьютере можно изобразить что угодно, а потом это невозможно использовать в качестве доказательства, ни один судья…